Луиза Вильморен - Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси

— Весь мир умер, — прошептала она.

— Нет, но мы перешли на другую сторону нашей жизни, где больше нет никого, кроме нас двоих.

Она выразила затем удивление по поводу того, что он до сих пор еще не женат, потом стала расспрашивать его о друзьях, поинтересовалась, кто были те пожилые господа, которые, по словам Артюра, вечерами смеялись здесь и музицировали вместе с красивыми дамами, которые пели под их аккомпанемент.

— Это мои старые дядья, иностранцы, приезжающие сюда ожидать перелета некоторых птиц. Один из них всегда носит в одном из своих чемоданов солнечные часы.

Жюльетта решила, что они будут и ее друзьями:

— Я сделаю их моими пленниками, — объявила она.

— Прекрасно, вы доставите им удовольствие. В молодости они сами были тиранами, но, постарев, они жаждут оказаться во власти какой-нибудь тирании. — Затем он обвел комнату глазами и добавил: — Все это им будет очень даже по душе. Можно подумать, что обустраивая эту комнату, вы хотели понравиться именно им.

— Но она обустроена пока еще не так, как мне хотелось бы. Я часто чувствую себя смущенной, даже вещами. Например, в картинах, и особенно в натюрмортах и портретах, меня смущает то, что они нарисованы лишь с одной стороны полотна. Нужно было бы сделать так, чтобы, поворачивая их, можно было увидеть другую сторону вещей и спины персонажей с теми интерьерами или пейзажами, которые были у них перед глазами, когда их рисовали. Мне очень жаль, что на этом портрете героя и его собаку нельзя видеть то спереди, то со спины. Это было бы более естественно и более серьезно. Моя мать никогда не могла понять этой идеи и, несмотря на мои просьбы, она запретила художнику, рисовавшему меня, когда мне было шесть лет, в костюме стрекозы, изображать меня со спины. «Люди созданы, чтобы смотреть на них спереди, — утверждает она, — и доказательством тому служит то, что, когда они поворачиваются к нам спиной, мы чувствуем себя оскорбленными. Что можно увидеть со спины? Изображение получится бедным, без деталей, совершенно неинтересным».

Ландрекур сделал из этого заключение, что г-жа Валандор — женщина, живущая головой.

— Да, безусловно, головой, но это еще не все, — сказала Жюльетта. — Моя мама чрезвычайно привержена условностям. Говоря, например, зевая: «Я сегодня не сомкнула глаз, а только грезила», она позволяет понять окружающим, что всю ночь страдала от несварения желудка. Мне очень неприятно чувствовать, что она беспокоится обо мне в эту самую минуту, когда мы говорим о ней, — продолжала Жюльетта, — и теперь, когда есть вы, чтобы защитить меня, мне грустно, что я не могу ее успокоить.

Ландрекур предложил отвезти ее в деревню и разбудить врача, от которого в любой час можно позвонить куда угодно.

— Это далеко? Мне хотелось бы прогуляться в ночи, под руку с вами.

Жюльетта давала Ландрекуру слишком много оснований для того, чтобы он любил ее. Его любовь к ней, подобно обращению в новую религию, освобождала его от его былой сущности и от его опыта. Чувствуя себя непривычно в своем новом состоянии, умиленный до отчаяния и не имеющий никакой другой опоры, кроме уверенности, которая поручилась за его будущее, он сказал ей:

— У меня осталось только одно сердце.

— Я подарю вам их тысячу! — отвечала она, — самые веселые будут утешать охваченных печалью, и у вас будут и свои рассудительные, и свои безумные сердца.

Они обнялись, и она попросила у него пальто. Ландрекур вышел из комнаты, а Жюльетта поднялась, надела свой дорожный костюм, и они пошли пешком, как она хотела, молчаливые, слегка чопорные от увлеченности друг другом и от охватившей их задумчивости, пронизываемые до дрожи редкими порывами ветра сентябрьской ночи.

Доктор, открывший им дверь, застыл в изумлении на пороге, увидев их, неподвижных и безмолвных, но, всмотревшись в серьезное лицо Ландрекура, отметив бледность, блеск в глазах и, как ему показалось, очевидную слабость юной, одетой в мужское пальто девушки, подумал, что Ландрекур привел к нему больную: «Каким добрым ветром вас занесло?» — сказал он и посторонился, чтобы пропустить их в дом.

С момента исчезновения своей дочери г-жа Валандор считала, что ей подобает не выпускать из рук носовой платок, а также почитывать «Исчезнувшую Альбертину» Марселя Пруста. В ее спальне, увешанной теперь фотографиями Жюльетты разных возрастов, эта книга лежала на столике у изголовья кровати. Г-жа Валандор, едва освещенная лампой с абажуром, тень от которого была тем более густа, что на нем висели многочисленные шелковые платки, лежала в кровати и спала, когда зазвонил телефон и разбудил ее. Она нащупала трубку, взяла ее и вскрикнула: