Ольга Коренева - Не грусти, гад ползучий

Тут они достигли жилища, прошли в Ленину комнату, и... почувствовали, что здесь как-то не так. Все вроде бы нормально на первый взгляд, но все же...

Первым заметил Дима.

- О... О... Это... - он выронил пакеты с подванивающей капустой и уставился в спальный угол.

Леня тоже взглянул туда и прямо ошалел.

На продавленном диване он узрел самого себя, задумчивого, с тазом на животе и ворохом газет под головой. Газеты, как обычно, были хорошо изгрызены Мишей, и человек на диване вытаскивал поочередно обрывки статей, пробегал глазами, бросал на пол, и ошеломленно замирал. Видимо, в его сознании останки информации приобрели непростой контекст.

Солнышкин-стоявший в сильном волнении обратился к Солнышкину-лежавшему:

- Извините-простите, но если вы есть я, то я кто же?

А сосед Дима неразборчиво прибавил:

- О... О... Это...

- Неужели я это он? - спросил всех Солнышкин. - А тогда он кто?

Дима усиленно закивал головой и, пятясь вон из комнаты, стал шептать:

- Эт все из-за демократов... Эт они нечисти напустили... Не было такого раньше, при коммунистах, никогда...

- Тогда я коммунист, - сказал Леня. - Жуть до чего не люблю непонятное.

- И я тоже, - поддакнул с дивана второй Солнышкин, поворачиваясь к двери. - Слушайте, ребята, а может вы оттуда, а? Из параллельного пространства, ну, или время зашкалило? Как вы, вообще, ко мне попали?

- Это ты как к нам попал, - возразил первый Солнышкин. - И вообще, мне здесь разонравилось, то и дело чертовщина какая-то...

- Надо сматываться на Кубу, там коммунисты, а их черти боятся, - сказал второй Солнышкин, и сбросил с живота таз.

- О... о! Э!.. - закричал Дима. - Не подходи, сгинь!

... Следом за подводником из подъезда выскочили Солнышкины. Все трое промчались в разные стороны с такой скоростью, что старушки на лавочках не очень поняли, кто это был и в каком количестве. Бабуля из сорок шестой квартиры уверяла, будто то произошла материализация группы инопланетян, а ее соседка по этажу твердила, что выскочили коммунисты-перевертыши, обернувшиеся чертями. Третья старушка ничего не видела, но зато доверительно сообщила, что инопланетяне, коммунисты и черти в действительности одно и то же явление, родственное полтергейсту, та же разрушительная сила, и называется она на современном жаргоне "демократия", а на иностранном - "ЭМ-ЭМ-ЭМ". Бабушки судачили об этом много дней, а может, и месяцев. За это время Солнышкин первый (так он думал, хотя точно не знал, какой он по счету) тайно пробрался на пароход и достиг Острова Свободы (как ему казалось). По прибытии в конечный пункт Леонид перестал прятаться в мешке с советской продуктовой помощью - он знал, что наша добрая страна всем другим странам безвозмездно помогает - и вышел на палубу, на всеобщее обозрение. Там он гордо вскинул голову и завопил:

- Виват Фидель и коммунисты! Интернационал!

Он повыкрикивал еще много других хороших патриотических слов. Но тут случилось непредвиденное. Солнышкина вдруг окружили люди в чужеземной военной одежде, скрутили, вытащили с корабля, и сунули в красивую иностранную машину. Везли его недолго. Там ему растолковали, что он вовсе не на Кубе, а в Бразилии, и режим здесь отнюдь не коммунистический, а совсем даже наоборот. Лаконично объяснив, как он влип, поинтересовались фактами биографии и всякими датами, в которых Леонид плохо ориентировался. И он честно признался, что в математике с детства не силен и цифры для него навроде китайских иероглифов, туманны и загадочны. А вот о смещении пространственно-временных рамок, точках отсчета и инопланетянах у него есть собственная теория.

И он принялся было ее развивать, но тут взгляд его упал на сочный натюрморт в сытной раме цвета буковинской кобасы... Солнышкин проглотил слова, сглотнул слюну, и впал в состояние, близкое не то к медитации, не то к обмороку.

Когда его накормили местной пищей и угостили винами (поразившись необычной вместимости советского желудка), то Леонид, прослезившись, азартно заговорил о замечательных своих земляках, которые столь возлюбили ближнего своего, что не могут без него обойтись и аж ночами собираются возле магазинов - общаясь, составляя списки фамилий и рисуя на ладонях цифры... Он и дальше говорил о загадочной советской душе, способной на штуковины, непостижимые даже для самих советских граждан, он вещал и в машине, когда его везли на специальную фазенду санаторного типа, чтобы отдохнул и наелся (иначе невозможно работать, нервный какой-то), он рассуждал об этом с прислугой, ни слова не понимавшей по-русски, и с самим собой, уплетая нежное манго и потягивая виски без содовой.