Иэн Макьюэн - Утешение странников

Направлялся он явно к больничному причалу, который находился за поворотом береговой линии: с того места, где они сидели, его было не видно. Сама больница, однако, возвышалась над окружающими зданиями этакой цитаделью облупленного горчично-желтого архитектурного хаоса, придавленного сверху бледно-розовыми черепичными крышами, которые служили подставками для разношерстного выводка телевизионных антенн. У некоторых палат были высокие, забранные решетками окна, выходившие на балконы размером с небольшой корабль, где одетые в белое пациенты — или медсестры — сидели или стояли, глядя на море.

Набережная и улицы за спиной у Колина и Мэри постепенно заполнялись народом. Ковыляли с пустыми хозяйственными сумками молчаливые старухи в черных шалях. Из соседнего дома как-то разом пошел могучий запах крепкого кофе и сигарного дыма, который тут же смешался с рыбной вонью и едва совсем ее не заглушил. Морщинистый старый рыбак в рваном сером костюме и рубашке без пуговиц, которая когда-то была белой — складывалось впечатление, что лет сто назад он сбежал от конторской работы, — бросил возле ящиков кучу рыболовных сетей, чуть не под ноги Колину и Мэри. Колин сделал было робкий извиняющийся жест, но старик, который уже двинулся прочь, припечатал его емкой, раз и навсегда, фразой: «Туристы!» — и взмахом руки отпустил все грехи.

Колин разбудил Мэри и уговорил пойти с ним на больничный пирс. Если там не окажется кафе, пароходик отвезет их по каналам в центр города, а там уже и до гостиницы буквально рукой подать.

К тому времени, как они добрались до величественных ворот, служивших входом в больницу, пароходик уже приготовился в обратный путь. Управляли им двое молодых людей в синих куртках, темных очках в серебряной оправе и с одинаково тонкими, будто карандашом нарисованными усиками. Один стоял наготове у штурвала, а другой отвязывал чалку от кнехта ловкими небрежными движениями запястья; в самый последний момент он шагнул на борт через быстро ширящуюся полоску маслянистой воды, тем же движением распахнул воротца в перилах, за которыми сгрудились пассажиры, и закрыл их за собой одной рукой, отрешенно глядя при этом на удаляющийся пирс и перекрикиваясь то и дело со своим товарищем.

Ни слова не говоря друг другу, Колин и Мэри повернулись к морю спиной и присоединились к людскому потоку, который вливался в ворота и тек дальше, к больнице, по довольно крутой подъездной дорожке, обсаженной цветущим кустарником. На табуретках сидели старушки и торговали журналами, цветами, крестиками и статуэтками, но никто даже не останавливался, чтобы посмотреть на их товар.

— Если здесь есть амбулаторные больные, — сказал Колин, чуть сильнее сжав руку Мэри, — то могут продавать какую-нибудь еду.

Мэри вдруг прорвало:

— Если мне не нальют стакана воды, я просто сдохну. Уж этого-то от них можно будет добиться.

Нижняя губа у нее треснула, кожа вокруг глаз потемнела.

— Наверняка, — ответил Колин. — В конце концов, это же больница.

У двойных витражных дверей, увенчанных большим полукружием из цветного стекла, выстроилась очередь. Встав на цыпочки, они смогли разглядеть сквозь отражения людей и кустов фигуру в форме, охранника или полицейского, который стоял в полумгле между наружной и внутренней дверью и проверял у каждого посетителя документы. Люди вокруг них принялись доставать из карманов и сумок ярко-желтые карточки. Похоже, они попали сюда в тот промежуток времени, когда в палаты пускают родственников, потому что, судя по всему, больных в очереди не было совсем. Толпа придвинулась ближе к двери. Возле нее на пюпитре было выставлено каллиграфически выведенное объявление — одно длинное предложение, в котором дважды встречалось слово, очень похожее на «секьюрити». Слишком усталые, чтобы объясняться с охранником в форме, растолковывая ему, кто они такие и что им просто хочется чего-нибудь попить и перекусить, Колин и Мэри, сопровождаемые недоуменно-сочувствующими возгласами толпы, проделали обратный путь к воротам. Где-то в окрестностях, судя по всему, было несколько кафе, но возле больницы они почему-то ни одного не заметили. Мэри сказала, что хочет остановиться где-нибудь и поплакать, и они уже начали подыскивать подходящее для этого местечко, когда услышали крик и приглушенный звук корабельного двигателя, дающего задний ход: у пирса ошвартовался очередной пароходик.

Чтобы добраться до гостиницы, нужно было пройти через одну из популярнейших мировых туристических достопримечательностей — через колоссальную площадь в форме клина, закрытую с трех сторон величественными, со сводчатыми галереями домами: над открытой ее стороной царила часовая башня из красного камня, а за ней — знаменитый собор с белыми куполами и ослепительным фасадом, где, как об этом неоднократно было сказано, столетия цивилизации слились в ликующем единстве. У двух продольных сторон площади, как две армии, готовые ринуться друг на друга через булыжную нейтральную полосу, стояли плотные ряды стульев и круглых столиков — уличный резерв почтенных местных кафе; оркестры с музыкантами и дирижерами, одетыми, невзирая на утреннюю духоту, в смокинги, играли одновременно: музыку маршевую и романтическую, вальсы и отрывки из популярных опер с непременной оглушительной кульминацией в конце. Повсюду толпились, суетились и гадили голуби, и в каждом кафе после очередной порции искренних, но жидких аплодисментов оркестр на время неуверенно замирал. Туристы волнами катились через ослепительно освещенную площадь и откалывались маленькими группами от основной массы, чтобы раствориться в монохромной мозаике света и тени в изящных колоннадах галерей. Как минимум две трети взрослых мужчин были с фотоаппаратами.