Франсуаза Малле-Жорис - Дикки-Король

Алекс устремляется вперед.

— Номер тринадцать? Доктор Жаннекен? Доктор, вас спрашивают в баре.

— Кто?

(«Противный сухарь. Не то что Дикки», — думает телефонистка.)

— Он не назвал себя, мсье! Похоже, что это священник. На нем длинный балахон и какой-то колпак на голове…

Черт побери! Поль! В первый же день! Теперь только и жди неприятностей! Если б я был похож на них (они — это Алекс, Дикки и вся группа), я решил бы, что все дело в номере комнаты. Между прочим, уважающий себя отель не должен иметь тринадцатого номера!

— В приличном отеле не должно быть номера тринадцать! — со злостью процедил он, проходя мимо дежурного администратора.

— Но его и нет, мсье! У вас номер шестнадцать! Взгляните на ключ, он у вас в руке!

Однако он прекрасно расслышал: тринадцать. Близость Поля превращает его в идиота. Как бы он ни старался образумить себя… и, естественно, в очередной раз попал впросак! Вечно этот Поль!

— Да, да. Прекрасно!

Роже бросает ключ на стойку. Дежурная же ему — взгляд искренней ненависти. «Этот тип мнит о себе, потому что у него дипломы! А Дикки! Подумать только, он сказал Жермене „моя птичка“»!

Доктор чувствует, как он ненавистен. Еще одна несправедливость. Но когда-нибудь… У входа в бар он натыкается на Алекса.

— Я вернусь, вернусь! Дикки в форме? — И, не дожидаясь ответа, Алекс почти бегом пересекает холл.

Поль (отец Поль, как он велит себя называть) сидит в глубине бара. Уютно расположился. Мимо не проскочишь. Он полностью заполняет собой огромное коричневое кресло в стиле «честерфилд». Живот лежит на коленях как мешок, но это, видимо, его совсем не смущает. Да может ли вообще что-то смутить его? Огромная борода, уже облысевший лоб, показная доброжелательность очень старят отца Поля, хотя он всего лишь на несколько лет старше брата. Своим доверительным и мягким басом ему удается привлечь множество друзей. Говорят даже, что этот основатель группы «Флора» и хора «Дети счастья» нравится женщинам.

На нем замысловатый костюм: огромные монашеские сандалии из грубой кожи, широкий балахон скорее под стать бонзе, чем доминиканцу, белого (что наводит на разные ассоциации), точнее, белесого цвета из шероховатой кустарной выделки ткани. Маленькая шапочка как у раввина, сегодня она красная (но у него есть шапочки разных цветов). Пояс, также из грубой кожи, завязан прямо под грудью над все подавляющим животом.

— Роже! Малыш! Я не встаю, сам знаешь почему!

Он разражается громовым хохотом. Официант и два-три клиента без всякого стеснения смотрят на него с симпатией. «Каков молодец, совсем не унывает!» или «Побольше бы таких монахов!» — написано на их улыбающихся лицах. Как ни старается Роже сохранять хладнокровие, при каждой новой встрече с Полем он переживает шок. Все смотрят на его брата с симпатией, пусть, но ведь все-таки все смотрят! Этого достаточно, чтобы Роже почувствовал неловкость. Его-то, ни большого, ни маленького, скорее худощавого, просто никто не замечает. Да и одеждой своей он совсем не выделяется: костюм неопределенного, то ли голубого, то ли серого цвета, галстук — то ли бордо, то ли коричневый. И серые глаза. Скорее сероватые.

— Ты не обнимешь меня?

Обнять этого великана!

— В нашем возрасте!

Поль не настаивает. Никогда не настаивает. Можно было бы подумать, что это его положительное качество, если бы не задняя мысль, которую он наверняка держит в голове.

— Я еду в Гренобль читать лекцию, мой маленький Роже, и подумал, что хорошо бы по пути заехать и обнять тебя по случаю твоего первого дня…

— Очень любезно.

— Еду завтра утром. Мы успеем выпить по стаканчику, а может быть, поужинаем вместе?

— Я ужинаю после спектакля. С труппой.

Поль по-прежнему не настаивает.

— Видимо, мне придется отправиться в путь совсем скоро… Но мы все же можем опрокинуть стаканчик, не правда ли? Так, под разговор, потому что пиво на юге… Официант!

— Да, о… мсье… отец мой?

— Большой-пребольшой бокал пастиса, немного воды и одну ледышечку. Не будем злоупотреблять, а?

И он снова смеется, а посетители бара улыбаются ему. «Я даже не могу бросить его здесь, — думает Роже, терпя настоящую пытку. — После того как занял эти деньги на кабинет…»

Роже открыл кабинет на паях с ларингологом Мерсье. Но молодой Мерсье — сын старого доктора Мерсье. А он — сын лавочников, мелких торговцев игрушками из Батиньоля.

— А тебе что, мой Роже?

— Томатный сок.

«Почему „мой“ Роже? Потому что он одолжил мне денег? Нет, будем справедливы, он всегда называл меня так. И всегда помогал. Всегда любил, правда, своеобразно. Именно это смешение чувств в характере Поля бесит меня. Никакой чистоты, ни шагу без задней мысли».