Любовь Овсянникова: Аферистка

— У нас есть свободного времени не больше пятнадцати минут, — предупредила удивленная Татьяна. — Куда ты идешь?

— Пересечемся, — бросила Люля и без объяснений шмыгнула прочь.

Если бы рядом нашелся наблюдательный человек, то получил бы пищу для философских размышлений — девушки поразительно были похожими.

На Киев давно легли густые сумерки, и звуки, жившие вокруг, показались ей притихшими.

Еще на подходе к десятому вагону, куда у нее был билет на место номер семь, Люля определила, что он спальный. «Ничего себе! — саркастически хмыкнула в адрес Татьяны, — по виду обычная бычка [8] Бычка — сельская девушка. , а гляди-ка, куда конь копытом, туда и жаба клешней, в СВ ездит, не хочет на втором плёнтаре [9] Плёнтар — этаж. перебиваться».

Она нашла свое купе, где уже удобно расположилась неожиданная попутчица. Татьяна успела включить телевизор, прицепленный высоко над откидным столиком, и, влезши на мягкое сидение с ногами и задрав главу, с любопытством смотрела, как очередной судья развешивал плохо спандеренную [10] Спандёрить — небрежно сварить. лапшу на уши ротозеям передачи «Суд идет».

Понятно, старые передачи крутят в записи, — Люля быстрым глазом осмотрелась по месту.

— Где здесь мой бамбетель [11] Бамбетель — спальное место. , это? — показала на пустой диван. — Убери из-под ног свои шкрабы [12] Шкрабы — туфли. , — толкнула ногой Татьянины туфли.

— Да, — неотрывно глядя на экран, ответила Татьяна. Но вмиг ее внимание к передаче, выражение лица, как и вся осанка, сделались какими-то деланными, ненастоящими. — Улита, ты что, сидела в тюрьме?

— С чего ты взяла? — остолбенела та.

— Говоришь как-то странно…

Это замечание вмиг отрезвило Люлю. Господи, я же должна быть как все! — вспомнила она. Как все — это как кто конкретно? А вот как Татьяна, например, — ответила она себе и принялась внимательнее присматриваться к той, которую ей послало провидение примером для подражания.

— Нет, конечно, — сказала в ответ чистую правду. — Не сидела, слава Богу. Извини, что напугала тебя. Я нервничаю, а в таком состоянии всегда вспоминаю детдом и тамошнюю лексику.

— О, так ты воспитывалась в детдоме? Где? — неприязнь к Улите, уже чуть не пустившая ростки, вмиг исчезла, и Татьянино сердца заполнилось чувством теплым, сызмала знакомым. — Я тоже сирота. Представляешь?

— Почему сразу не сказала, что взяла билеты на спальные места? — вместо ответа спросила Люля, теперь уже умышленно пряча в грубоватый тон досаду от собственного промаха. — А если бы у меня денег не хватило?

— Взяла, какие были, сама же так сказала, — напомнила Татьяна и начала что-то искать в сумочке. — Ведь ты дала мне достаточную сумму. Забыла? Возьми вот сдачу, — она достала и подала спутнице приготовленные купюры.

— Ага, — индифферентно буркнула Люля, взяла сдачу и подчеркнуто небрежно бросила в тумбу под своим сидением опостылевшую клетчатую сумку, вспомнив, что отдавала новой знакомой для покупки одного билета до Днепропетровска все деньги, полученные за два билета до Москвы. — Не забыла, но мало ли что могло случиться. Хорошо. Поехали, значит? — и она обезоруживающе улыбнулась, подводя этим итог разговора.

— Поехали, — повторила Татьяна севшим на глуховатый регистр голосом, как бывает в скрытом волнении или при упоминании о чем-то затаенном. — А что с тобой? Почему ты нервничаешь?

— Дорогой разберемся, устала я, — улыбнулась Люля, только теперь она опустилась на сидение и расслабленно откинулась на спинку, ощущая блаженство от того, что страх угомонился, отпустил душу и тело. — Хорошо, что ты так удобно устроила нас обеих. Ага?

— Хм! — и себе обрадовалась Татьяна, невольным движением подобрав ноги и окончательно отвлекаясь от передачи.

Сейчас, присмотревшись внимательнее, она отметила, что Люля одного с нею роста, разве что немного щуплее и тоньше в кости. У нее было приятное открытое лицо с большими зелеными глазами и чуть продолговатым, но до умиления утонченным носиком. Светлая кожа, возможно, портила бы общее впечатление, если бы на нее не отбивалась привлекательность и свежесть скульптурно очерченных вишнево-сочных губ. Какая красивая!

Татьяна горько вздохнула и привычным движением поправила платок на голове.

«Так вот почему она показалась мне колхозницей, — отметив этот жест и в конце концов обратив внимание на платок, поняла Люля и своевременно приструнила себя во второй раз, выругав за сленг. — Может, она прошла лечение облучением? Облысела после этого, вот и закрыла голову». Но вслух спрашивать не стала: вдруг девушка в самом деле смертельно больна. Вон, и бледная она, даже желтоватая и осунувшаяся, а под глазами у нее залегли синяки.