Игнасио Падилья - Тень без имени

— Этот человек — старый друг семьи, — соврала мать, открывая дверь нашего жилища. — Он поможет нам жить, когда твой отец попал в беду.

Еще опечаленный результатами своих недавних поисков в пристройке, я едва сумел промямлить приглашение в дом, и мне не удалось скрыть удивления, когда посетитель протянул мне для приветствия левую руку.

— Я потерял руку под Верденом, — объяснил он с кривой улыбкой, механически или отвлеченно в ответ на неуклюжесть, с какой я ответил на его приветствие.

Тем временем моя мать старалась приготовить чашку кофе. В данный момент она была не расположена ни объяснять мне что-либо относительно своего приглашенного, ни комментировать приговор, вынесенный судом. Вероятно, думал я, внедрение Голядкина в наш маленький мир, испытавший только что унижение, бесчестья, будет достаточно для того, чтобы, одним ударом покончив с нашей жизнью возле стрелочника, открыть перед нами новые возможности. В какой-то степени я не ошибался: низкорослый, как домовой, Голядкин сел к столу и выложил на него немалое количество денег.

— Мне кажется, — сказал он в конце, — что железнодорожный трибунал совершил сегодня огромную несправедливость в отношении господина Кретшмара. Умоляю, юноша, принять это небольшое проявление солидарности.

Его слова пропитали атмосферу помещения скорее воздухом покорности, чем благодати. Создавалось впечатление, что его визит, его подарок и даже сочувствие к моему отцу являлись частью обряда или ритуала, совершаемого по необходимости, торжественной уплатой игорного долга просрочившим платеж должником. Моя мать, должно быть, почувствовала эти сомнения, когда увидела, что я окаменел, прислонившись к двери, и не намерен принимать дар Голядкина.

— Возьми их, — приказала она с необычайной силой, указывая на денежные купюры на столе. — Эти деньги принадлежат нам.

Говоря это, она с шумом поставила чашку кофе перед единственной рукой Голядкина.

Я никогда не видел свою мать такой мрачной и вместе с тем столь уверенной в том, что она говорила. Привыкший с детства видеть ее тихой, послушной, заброшенной собственным мужем из-за его мании женщиной, я почувствовал, что она не только хотела вычеркнуть, оставить в прошлом свою жизнь со стрелочником Виктором Кретшмаром, но по какой-то странной причине была убеждена, что деньги нашего посетителя принадлежали нам. Ни тогда, ни впоследствии она не сочла нужным объяснить мне причины такой уверенности, и, думаю, она поступила правильно, не прибегнув к таким объяснениям. Прежде всего, это была часть ее истории, чью нить предстояло распутать мне. Истории, которой, если бы не находчивость матери, предстояло кануть в Лету в тот самый момент, когда Голядкин, неуклюже пробормотав приглашение, чтобы я нашел его в Вене, если окажусь там, закрыл за собой дверь нашего жилища, не сделав и глотка кофе.

Начиная с того вечера я много раз принимал дары Голядкина, но лишь в редких случаях мне удавалось установить с ним связь, которая, как я полагаю, должна существовать между провинциальным юношей и его благотворителем. Этот человек очень скоро приобрел нарушающую мое равновесие способность появляться в моей жизни так же внезапно, как и исчезать из нее. Его посещения были всегда предельно короткими, словно он торопился поскорее выполнить не совсем приятную для него миссию. В нем проглядывало неуклюжее притворство, очевидно, вызванное неспособностью скрыть подсудный смысл своих действий даже в тех случаях, когда они носили благотворительный или даже благородный характер. С самого начала мне было ясно, что Голядкин положил передо мной эти денежные купюры отнюдь не в порыве филантропии и не в знак сочувствия к моим невезучим родителям. Тем не менее необходимость развязаться с проблемами, связанными с арестом моего отца и моей фатальной инспекцией в пристройке, привела меня к тому, что я не только стал принимать помощь этого человека, но и посчитал, что, какими бы ни были причины происхождения его благотворительности, Божественное провидение поставило его на моем пути для того, чтобы в один прекрасный день я сумел отомстить за порушенную честь Виктора Кретшмара.

Первым, в чем я смог удостовериться после визита Голядкина и заключения в тюрьму моего отца, было то, что генерал Тадеуш Дрейер в последний момент отменил свою поездку в Зальцбург. Газеты ничего не сообщали о мотивах, которые в тот день привели его к отсрочке своей встречи с судьбой, но я был уверен, что впоследствии он должен был считать причины, побудившие отменить путешествие, Божественным провидением. Кто мог упрекать его за это? В конце концов, это счастливое бегство от смерти не могло быть ничем иным, как знаком того, что Бог посчитал его достойным великой судьбы, выполнения миссии, которую мой отец, настоящий Дрейер, никогда не смог бы успешно осуществить.