Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма

— Ему порой приходят на ум странные мысли, — кивнул Ондра. — Он всегда любил кокетничать с коммунизмом… еще в школе. Впрочем, только в пределах интеллигентских умствований. Наивненький пацифист, поэтическая натура — ничего интересного! Эти интеллигентики — ненадежные людишки. Куда ветер, туда и они, проповедники чистого разума… У них нет достаточных причин быть последовательными противниками. Одна болтовня — этого мало! Февраль только наступил им на мозоль, но не раздавил ребра! От этой боли они со временем опомнятся, и наступит день, когда они утвердительно кивнут. Слабохарактерные выродки!

Эва слушала со снисходительной улыбкой, потом шутливо добавила:

— Он несознательный, так?

Ондра рассмеялся этой гротескной шутке, кивнул.

Брих принялся шагать по хижине. Ему страшно вдруг захотелось выйти на свежий воздух, но Ханс внезапно покинул хижину и запер дверь снаружи. Дышать нечем!

— Не можете ли вы прекратить этот топот? — раздался с койки голос Калоусовой: она все же рискнула улечься на вонючие одеяла. — Нервы-то не восстанавливаются.

Брих остановился возле Ирены и долго глядел ей в лицо. Она не замечала его, вперив потухший взор в затхлый сумрак; он положил ей ладонь на лоб, и ему показалось, что у нее жар.

— У тебя что-нибудь болит?

Она покачала головой и отвернулась в темный угол.

Маркуп уснул здоровым сном. Он сидел, привалившись спиной к бревенчатой стене, и громко храпел полуоткрытым ртом, как опоздавший на поезд пассажир в зале ожидания. Конспекты его соскользнули на пол, и Маркуп во сне наступил на них. На румяном лице застыло выражение человека, у которого совесть чиста.

Лазецкий пристроился у стола. Развязал мешок и начал ужинать. Не спеша отрезал карманным ножом кусочки хлеба и печеночного паштета и отправлял в рот, запивая пивом прямо из бутылки. Основательно пережевывая пищу, рассуждал вслух:

— Как зовут этого парня, который нас поведет?

— Какой-то Герман, — ответил Ондра, не сводя глаз с Эвы.

— Герман, — адвокат кивнул, засмеялся. — Верно, тертый калач, сейчас у него доходы ого-го! Конъюнктура! Но я не желал бы этим заниматься. Налоговое дело гораздо безопаснее. Он что, из выселенных?

— Да. Кажется, был нацистом.

— Пфа! — выдохнул грузный законник, покачав головой.

Маленький Карличек Калоус пробрался к Лазецкому и стал следить, с каким аппетитом жует адвокат; он даже позволил Лазецкому сунуть себе кусочек хлеба с паштетом и с полным ртом спросил:

— А что это такое — выселенный?

Лазецкий потрепал ребенка по попке:

— Видали, какой любопытный! Видишь ли, голубок: этот Герман во время войны, наверное, очень храбро сражался против большевиков. Он умел стрелять в них.

— А большевики — плохие, правда? — спросил мальчик.

— Еще какие плохие! Сам видишь: и мне и твоему папе приходится бежать от них! Ну, да это как в сказках: в конце концов приедут славные рыцари и отсекут большевистскому дракону все девять голов, и мы получим обратно наши королевства и свободу. Вот оно как!

— А когда это будет?

— Скоро! — ответил Лазецкий и пустился забавлять мальчика болтовней. Его сказка о девятиглавом драконе очень понравилась Калоусу-старшему, и он попробовал развить ее.

— А скажите, дорогой Лазецкий, как будет с принцессой, которую мы получим в награду? — спросил меховщик, трясясь от смеха на своем стуле.

— А что вы скажете о славненьком магазинчике на Национальном проспекте, сто пятьдесят тысяч дневного оборота, — это вам не принцесса? — весело гудел Лазецкий. — Да вдобавок — самый пронырливый под солнцем юрисконсульт! На одних только мизерных налогах вы вернете свой вклад сторицей! Мы соорудим декларацию — настоящую поэму!

— Лазецкий, — рассыпался смехом меховщик, — когда большевики полетят к чертям, я разведусь! Чтоб был у вас опять приличный процесс! Вы не должны заплесневеть…

— Эй, ты, — беззлобно окликнула его жена, — куда ты без меня?.. Такой трус, такая шляпа…

— Сударыня, — задохнулся от смеха адвокат, — всякому своя принцесса! Мы демократы, не так ли? Каждому свое — и без всякого социализма! У любого — свой час. Скажем, сейчас конъюнктура улыбнулась господину Герману. Герман… Герман…

Он несколько раз повторил это имя, пока Раж не окликнул его, прося перестать, — это имя бренчало, рычало, как пес. В хижине воцарилось почти веселое настроение. Попытка удалась. Ползучие тени страха рассеялись от шуток Лазецкого, поднялся говор, сказку продолжили, придумывая забавные подробности, мужчины заговорили о политике — и через некоторое время стало казаться, что все в наилучшем порядке: коммунисты положены на лопатки, остается лишь чуточку пнуть… Ну, не говорил ли я? Они не умеют управлять государством… Продержатся самое большее до сокольского слета, до осени, не дольше! Рабочие уже прозревают…