Нафиса Хаджи - Сладкая горечь слез

Я ревела в голос. Еще немного, и я бы сбежала из этого дома, но в дверь позвонили.

На пороге стояла женщина с коробочкой яиц.

— Привет, я Дина, живу напротив. Я одалживала у Конни кое-что, хотела вернуть.

— Ее нет дома.

— Знаю. А ты, должно быть, Анжела.

Я молча кивнула. Женщина говорила совсем как англичанка, но с легким акцентом, не разобрать, с каким именно. Напоминает испанку или итальянку. Может, она из Ирана? По телику только и новостей, что из Ирана. Про американских заложников, да еще портреты жутких бородатых дядек, похожих на Антихриста, как говорил Дедушка Пелтон. Я видела репортажи, где толпы людей, среди которых были и женщины в платках, дико размахивали кулаками и жгли американские флаги.

— Положишь в холодильник, хорошо?

Все так же молча я взяла коробочку. Темные глаза женщины были очень красивы. И полны сочувствия.

— Ты совсем одна дома. Может, отнесешь яйца в холодильник и зайдешь ко мне в гости? Угощу тебя чаем.

Причин отказаться не нашлось. Мы вошли в ее дом — снаружи желтый с белой отделкой, — она пригласила меня в кухню. Я наблюдала, как она ставит чайник на огонь, открывает шкафчики, достает чашки, блюдца, ложечки.

— Ты плакала? — Короткий взгляд в мою сторону. — Когда я пришла?

Я только кивала в ответ.

Она присела на табурет, предложила мне устроиться напротив и спросила:

— Сколько тебе было, когда ты в последний раз видела папу?

— Совсем ребенок, года полтора, — он бросил маму.

Чайник засвистел, она выключила газ и чуть замешкалась.

— Да, чай — я могу заварить, как тебе нравится. Но у нас его готовят иначе, с молоком и специями.

— А откуда вы родом?

— Из Пакистана, — улыбнулась она. — Это рядом с Индией.

— Ого.

Она насыпала в чайник крупные листья чая и добавила специи, называя каждую:

— Это кардамон, видишь, такие стручки? — Разломив несколько штук, она бросила их в чайник. — Замечательно освежает дыхание. А это гвоздика — ее не нужно слишком много. Гвоздика помогает при зубной боли, вызывает онемение. Это корица. А теперь я еще раз прокипячу все вместе. Остается только добавить молока и довести до кипения. Вот такой у нас чай.

Она села, подперев голову руками, в глазах ее блеснули искорки, и я вдруг вспомнила Бабушку Пелтон.

— Моя мама сейчас в Индии, — зачем-то сообщила я.

— Правда? А знаешь, Индия и Пакистан раньше были одной страной. До Раздела. А что там делает твоя мама?

— Она миссионер.

— Ах, вот как. — Долгая пауза. — Она католичка?

— Нет, просто христианка. Мой дед создал церковь, евангелическую, — она вне деноминаций.

— Ага. — Дина чуть нахмурилась, но, думаю, не поняла, о чем я говорю. — Я ходила в католическую школу. Школа для девочек при монастыре, там преподавали монахини.

— А вы католичка?

— О нет. Я мусульманка.

— Вот как. — Теперь уже я не понимала, о чем она толкует.

— Сколько тебе лет, Анжела?

— Семнадцать.

— Семнадцать? Всего на два года старше моего сына. — Она встала, разлила чай в две чашки, процедив через ситечко листья и специи, поставила перед нами. — Обычно чай кипятят сразу с сахаром, но я недавно перестала есть сладкое.

Она пододвинула мне сахарницу, но, заметив, что я кладу всего одну ложечку, возразила:

— Нет, нет. Это же твоя первая чашка чая. Попробуй как полагается, чтобы было очень сладко. — Она сама насыпала мне еще пару ложек, приговаривая: — Ты маленькая и худенькая, о фигуре можешь не беспокоиться.

В ожидании, пока чай чуть остынет, она задумчиво проговорила:

— Ты такая смелая — приехала повидаться с отцом.

— Смелая? — хрипло каркнула я и вся скривилась. Она встала за салфетками и мимоходом погладила меня по спине. После нескольких минут рыданий я сумела выдавить: — Он… он даже не разговаривает со мной.

Подперев подбородок, она задумчиво смотрела в окно и, казалось, разговаривала сама с собой:

— Ну да, в этом все дело. Когда столько лет проходит в молчании — и в разлуке, — трудно понять, что надо говорить. Слишком трудно. Он, наверное, пережил потрясение, увидев тебя. Ты ведь была совсем крошкой, когда он уходил. А сейчас ты уже выросла. Знаешь, когда стареешь, легко себя обманывать, глядя в зеркало, — морщин ты не замечаешь, а седые волосы считаешь игрой света. Но дети — если у тебя есть дети, правду не скроешь. Время идет, они растут, и, растут слишком быстро, сводят на нет все усилия обмануть возраст. Думаю, твой отец всегда хотел общаться с тобой. Но время — и обстоятельства — были упущены. И тут явилась ты — вовсе не та маленькая девочка, которую он оставил когда-то. Практически взрослая женщина! И неизвестно, что эта женщина думает и знает о нем. Что он мог тебе сказать? Как объяснить многолетнее молчание? — Она с улыбкой обернулась ко мне: — Нет, ты только послушай — философствую тут, лезу не в свое дело! Но Тодд, кстати, еще и очень стеснительный человек. Очень тихий. Ему, вероятно, нужно больше времени, чтобы принять решение. Понимаю, для такого юного существа, как ты, «время» — слитком жалкое слово. Но для тех из нас, кто видел его широко распростертые крылья, это слово означает очень многое.