Владимир Орлов - Он смеялся последним

— Я зарекся писать сатиру.

— И все же, все же. Года три назад мы с Дедюлей — это тоже спецкор «Звязды», он сейчас слушает вашу пьесу.

— Что за странное название газеты? — Крапива попытался уйти от излияний. — Или «Зорка» или «Звезда». А то: «Звязда» — на каком это языке?

Но Крупеня не слушал, снедаемый желанием поведать «сюжетик».

— Платит хорошо именно «Звязда», не будем переименовывать орган. Так вот, посылают нас с Дедюлей в Витебск собрать материал для очерка. — Журналист опять сунулся в кабинку, спустил воду, — для очерка о подвигах наркома внутренних дел, приснопамятного Николая Николаевича Ежова: он тут, оказывается, воевал в годы Первой мировой. Местные чекисты приветили нас радушно, открыли все архивы. угощали, разумеется. Но ни в одной коробке, ни в одной папке даже его фамилии нигде нет, вот! Мы подумали: может, его сразу ранили, — и сунулись в госпиталь. И что вы думаете — вот он, сюжетик! — Журналист опять дернул цепочку слива воды, зашептал: — В госпитале нашлась запись, что ефрейтор Ежов поступил туда. с венерической болезнью! Мы переглянулись, закрыли папочку и вернулись в Минск: ничего, мол, не нашли. Ну, как сюжетик?

— Извините, Иван, мне хочется в кабинку.

— Я вас подожду. Тут напротив чудный пивной ларек с бочковым. Но своим подают из-под прилавка и что-то поинтересней пивка. Обмоем сюжетик.

Журналист Иван Крупеня, оказывается, то ли был в номере Янки Купалы, то ли где-то рядом в гостинице «Москва», в тот роковой день 28 июня 42-го года, когда поэт за десять дней до своего юбилея улетел в лестничный пролет. Сын журналиста Евгений знал от отца тайну гибели Купалы и порывался поведать. Однажды упомянул об официантке, которая якобы в ответ на комплимент Купалы и просьбу назваться сказала: «Я — смерть твоя». Но условие Евгения было неприемлемым: местом открытия тайны гибели поэта назначался ларек с бочковым. Сегодня видится с сожалением: следовало быть менее брезгливым.

Когда Кондрат вышел из кабинки, Крупени не было. Но у рукомойника ополаскивал руки Ружевич — в штатском.

— Откуда вы тут взялись? — опешил Кондрат.

— Я же ваш друг. Обязательный.

Даже сюда доносился смех, следовавший за каждой фразой бархатного баритона Рахленко.

— Так вот: про «сюжетик» этого поддавалы забудьте, — приказал чекист.

— Да я и не собирался.

— Кто вас, инженеров человеческих душ, знает!.. Вы же вот нарушили подписку о неразглашении вызова к нам.

— Жена сама догадалась.

— Но вы не отрицали. И Кулешову проговорились.

— Как-то в разговоре. мимоходом. Но я не думаю, что он.

— Видите, Кондрат Кондратович? А я ведь не знал о Кулешове, только предположил. Оказалось — несдержанны вы. Осторожней с друзьями. Перед вами — Москва. Молчать надо. Молчать!

Ружевич, заглянув в кабинку, дернул цепочку; зашумела вода. Он придвинулся к Кондрату, зашептал:

— Закрывают спектакли врагов народа. Пьесы Василя Шешелевича изъяли из репертуара: «Волчьи ночи» и «Симфония гнева».

— В «Симфонии» композитора Салька играет Владомирский. Я потрясен его игрой!

— Он и у вас играет Тулягу — совпадают биографии. Знаете, что Владомирский — бывший царский офицер и скрывает это? Что он в разработке?

— Это как?

— Ну. расследуем, выясняем.

— Как меня?

— Этот вопрос, считаем, я не услышал.

— «Хто смяецца апошнім» — злободневная пьеса.

— Так что с Шешелевичем?

— Сослали в Томск. Сперва был статистиком в лагерной санчасти. Потом написал пьеску из лагерной жизни.

— Узнаю Василя!

— Обвинили в поклепе на воспитательно-трудовую систему. Сослали на лесоповал учетчиком. Он уже совсем доходягой стал, посадили его у костра. Валили лес, рухнуло огромное дерево прямо на него, придавило к костру. Прибежали зэки на крик, сдвинуть ствол не смогли, побежали за пилой. Сгорел ваш Василь.

Голоса Рахленко не было слышно: заглушили аплодисменты.

— Почему вы, товарищ лейтенант госбезопасности, мне доверяете?

— Не знаю. У вас трое детей, семья, гнездо. Я одинок, а иногда хочется. И нет у меня друга, не «обязательного». Надо же кому-то доверять — не все же у нас. — Ружевич улыбнулся. — Ладно! Идите: аплодисменты — вам.

Допущения:

вероятность подтверждается стенограммами.

С улицы Карла Маркса редкие ночные прохожие видели в темном здании ЦК ряд светящихся окон зала заседаний.

Там шуршали листы блокнотов: заседавшие помечали, вычеркивали, записывали; нервничали и — трусили. Мужчинам не терпелось. нет, без курева как-то еще можно было потерпеть, — а неотложно справить нужду. Но никто не осмеливался покинуть совещание. Завидовали прилежным стенографисткам, которые через определенные отрезки времени неслышно выходили, сменяя одна другую. Вернулся первый секретарь ЦК — то и дело вызывала к прямому проводу Москва, — сел за рабочий стол, рядом с наркомом НКВД.