Ахмад Дехкан - Путешествие на высоту 270

– Клянусь Аллахом, она красавица была. Мы с ней не расставалась, были как муж и жена. И вот негодяи расстреляли, уничтожили ее. А как красиво написано сзади: тегеранский каллиграф писал! Всего несколько слов, а надо же… тьфу! Тьфу на вас!

Экипаж танка осторожно вылезает на броню, и вот мы оказываемся лицом к лицу, и неподвижно стоим, и разглядываем друг друга. И только баклан снижается зигзагами по направлению к нам. Впрочем, вот танкисты уже спрыгнули на землю и побежали, чтобы спрятаться за небольшим холмиком, и мы вспоминаем, что мы на войне и что белая красивая птица не может отменить этого факта. Последний танкист спрыгивает с брони и бежит, сломя голову, куда-то в открытую степь. Он перепуган и не видит, как товарищи машут ему руками из-за холмика, подсказывая, куда бежать. Опомнившись, мы целимся и стреляем по нему. Кто-то попадает, и он вздрагивает на бегу, хотя продолжает свой бег. Словно, даже убитый, он хочет удрать от нас. Но вскоре он падает лицом в землю. И белый баклан напугался и замахал крыльями, улетая, миновал этот труп и быстро набирает высоту. Мы опускаем оружие, а потом вспоминаем о том, что мы окружены. И вновь на нас давит страх. Танковые снаряды, один за другим, начинают взрываться среди нас, и возобновляется пулеметный обстрел. И мы бежим к окопам, как вдруг в степи слышится чей-то крик:

– На помощь, на помощь!.. Носилки! Асгар…

Я ныряю в окоп, чуть не задавив Расула, который свернулся калачиком и смотрит в небо. Потом, держась за мешки с песком, я выглядываю из окопа. Вижу, как двое тянут кого-то за длинные ноги – похоже на то, как волокут жертвенного барана. И сзади по земле тянется след крови, быстро впитываемой этой землей. В том, кого волокут, я узнаю Асгара: затылком голова его стукается о камни, подпрыгивая. Они дотащили его до насыпи и бросили тут, а сами укрылись в окопах. Я начал вылезать из нашей ячейки, и тут Расул опять вцепился мне в ноги. Враг между тем обстреливает нас из пулеметов. И вот я вырываюсь, а он держит меня мертвой хваткой и хрипит:

– Не ходи… Прошу, ради Аллаха, не ходи!

Я сдаюсь и сажусь на корточки, и обнимаю Расула за плечи. Мы сжимаем друг друга в объятиях. Танки сильнее начинают обстреливать нашу насыпь, перепахивая ее. Расула бьет дрожь, а тротиловый запах становится удушающим. Хоть бы с Масудом ничего не случилось…

Огонь противника ослабевает. Я понимаю это хотя бы по тому, что немного свежего воздуха попало в легкие, и резь в груди от тротиловой вони слегка отпустила. Поднимаю голову, которую прижимал к плечу Расула, и затравленно осматриваюсь. Найдется ли хоть кто-то живой вокруг? Тогда я поверю, что и сам я жив, что есть и другие, которые всё еще дышат. На всем теле Расула лежит слой темной земляной пыли.

– Ты жив? – спрашиваю его голосом, выходящим из моего горла, словно из глубокого колодца.

Он медленно поднимает голову и кивает, глядит на меня так, будто видит нечто удивительное. Во рту – горечь, похожая на змеиный яд, на душе – скверно. Словно я что-то дорогое потерял…

– У тебя поесть найдется? – спрашиваю я Расула.

Он кивает и, высунув руку из окопа, шарит там позади мешков с песком. Схватив за лямки свой рюкзак, тянет его в окоп. Потом ищет в рюкзаке и ничего не находит, а я вдруг вспоминаю, что в моем собственном рюкзаке есть еда. Он там же, снаружи, и я так же вытягиваю его оттуда. Расул смотрит растерянно: мой рюкзак весь продырявлен. Я молю Бога, чтобы не пострадал подарок, который Ройя дала мне в дорогу. Нащупываю в рюкзаке печенье, и на сердце становится спокойнее. Не доставая его из рюкзака, я заботливо ощупываю эту пачку: не зацепило ли ее? Не знаю, почему, но это печенье мне кажется сродни нашим ребятам, оно так же дорого мне, и не хотелось бы, чтобы оно получило рану.

Я осторожно вынимаю пачку с печеньем: цела она или нет? Я бы лучше сам получил рану от осколка, чем увидел покалеченный сувенир Ройи. И вот я подношу его к лицу и вдыхаю его запах. В этой маленькой волшебной пачке для меня оживает образ моей сестренки, нагретый влажный запах комнат нашего дома, дым отцовских сигарет, потолок спальни со вздувшейся штукатуркой и материнский самовар, кипящий с утра до вечера.

Надрываю оберточную бумагу, и крошки от раздавленного печенья высыпаются на землю. Там всё раскрошилось и с дуновением ветерка летит на наши с Расулом лица. И сердце мое болезненно вздрагивает, и снова на душе тяжесть.

В рюкзаке моем нашелся также и шоколад из армейского пайка, я ломаю шоколадку пополам и отдаю половину Расулу, хотя он пытался оттолкнуть мою руку. Я настаиваю: