Тимоте де Фомбель - Между небом и землей

Потом человек долго молчит. Спиной он чувствует сквозняк от двери. И когда садовник наконец отворачивается, побледневший вестник выходит, аккуратно притворив за собой прочную застекленную дверь.

Свет его фонаря исчезает во тьме.

Тоненький детский голосок спрашивает:

— Про какого это птенца он говорил?

Садовник по-прежнему стоит неподвижно.

— Иди спать, Сетанка.

На этот раз девочка встает, целует отца в густые усы, как и каждый вечер. И что-то шепчет ему на ухо.

Затем удаляется в своей белой ночной рубашке, взмахивая на ходу руками, словно крыльями.

Садовник вонзает ножницы в стол. Мыслями он далеко отсюда.

Он уже забыл, что прошептала ему дочь.

«Не нужно стрелять в птенцов».

Так она сказала.

Если бы она знала…

Ванго пробирается по крышам Парижа. Ему до мелочей знакомы воздушные пути между кармелитской семинарией и Люксембургским садом. Он может пройти по этому маршруту, почти не ступив на землю. Он знает, что полиция устроила засаду перед семинарией и ждет только его появления.

Ванго шагает по цинковым крышам, скользит по черепичным скатам, прыжками переносится от одной каминной трубы к другой. Ему знакомы все провода, натянутые между домами и позволяющие перебраться на противоположную сторону улицы. Он даже не вспугивает голубей, томно воркующих на карнизах в любовном апрельском экстазе. Он перепрыгивает через чердачные каморки с их обитателями — студентами, служанками, художниками. Он не нарушает сон кошек и даже не задевает белье, сохнущее на верхних террасах. Иногда он видит в растворенном окне женщину, которая, набросив на плечи одеяло, дышит весенним ночным воздухом.

Прыгая с крыши на крышу, он пролетает прямо над ней, совершенно бесшумно.

Еще несколько дней назад Ванго проделывал тот же путь в обратном направлении, сбегая посреди ночи из семинарии в заснеженный сад.

Добравшись до последней водосточной трубы, он спрыгивал на старый каштан, нависавший над острыми пиками парковой ограды, и съезжал вниз по его стволу.

В первые дни апреля шел снег. Ванго бродил до зари по пустынным лужайкам и аллеям, то и дело проваливаясь в сугробы, любуясь заледеневшими водоемами. Потом все так же, по крышам, возвращался в семинарскую часовню к утренней мессе.

Иногда он запаздывал на несколько минут, и отец Жан несурово журил его:

— Ты слишком любишь спать, малыш.

Он говорил это, поглядывая на башмаки Ванго, мокрые от снега и грязи. От отца Жана ничего нельзя было утаить.

Однако этой ночью, разгуливая по крышам Парижа, Ванго понимал, что в семинарии его ждут не кроткие упреки отца Жана и даже не яростные обвинения старика Бастида — каноника, управлявшего их заведением строго, как казармой…

На сей раз его поджидала полиция, наручники, а может, и тюрьма.

Почему он сбежал нынешним утром, на церемонии перед Нотр-Дам? Почему удрал, если не знал за собой ничего плохого? Ведь этим поступком он сам же и признал себя виновным. Но Ванго не мог избавиться от жившего в нем сверхъестественного предчувствия, которое побуждало его опасаться всего на свете, мнить себя мишенью для самых разнообразных врагов.

Он постоянно ощущал грозящую ему опасность. Уже с четырнадцати лет он страдал, по мнению окружающих, заболеванием, которое один врач-психиатр обозначил на его медицинской карте крупными буквами: ПАРАНОЙЯ. Из-за этих восьми букв его чуть не выставили из семинарии. Отец Жан всеми силами защищал мальчика. Он поручился за психическое здоровье Ванго.

— Вы сильно рискуете, — сказал каноник Бастид отцу Жану. — Смотрите, как бы вам не пожалеть об этом.

Но отец Жан, который рисковал чуть ли не каждый день, никогда об этом не жалел.

Однако сейчас он был сильно обеспокоен.

В глубине души он чувствовал себя ответственным за то, что творилось с Ванго. Нарушив тайну исповеди, он рассказал Бастиду о страхах мальчика.

Ведь юный семинарист ничего не скрывал от него. Ему постоянно чудилось, будто за ним охотятся: якобы на улице следом ехали машины; когда он отсутствовал, кто-то обыскивал его келью; однажды строительные леса, как бы случайно, рухнули прямо у него за спиной, а в часовне на него как-то ночью напал призрак, вооруженный ножом, и ему пришлось с ним бороться.

Его хотят убить!

Мания преследования — типично параноидальный синдром. Отец Жан знал это. Он был фронтовым врачом во время Первой мировой войны. И осознавал всю тяжесть этой болезни, которая могла вылиться в настоящее безумие. Вначале такие люди уверяют себя, что за ними следят, потом начинают подозревать в злодейских замыслах своих близких, а в конце концов сами становятся опасными для окружающих.