Зои Хеллер - Правдолюбцы

После собрания, в баре, кое-кто подошел к ней справиться о здоровье Джоела. Одри нетерпеливо ждала, когда же и на ее трудности обратят внимание, но стоило этому случиться, как она поняла, что абсолютно не нуждается в участии окружающих. Некоторые доброжелатели подсказывали путь к выздоровлению, исходя из сногсшибательных историй о выходе из комы, услышанных по радио, и сетевых апокрифов о чудодейственных барокамерах. Другие рассказывали, не без легкого самолюбования, как потрясены они были известием о несчастье с Джоелом и сколь саднящие мысли о их собственной смертности оно породило. Третьи, пробормотав соболезнования, не знали, что еще сказать, и просто смотрели на Одри, дожидаясь, пока она их вызволит из неловкой ситуации. Одри постаралась на славу, демонстрируя лихую несокрушимость. Но, очевидно, переборщила с лихостью. Кое-кто был явно шокирован тем, что можно было принять за неподобающую беззаботность, остальные сочли, что дела у Джоела вовсе не так уж плохи. Некий приятель закончил беседу с Одри, попросив передать Джоелу привет. Привет. Словно Джоел валяется дома с приступом подагры!

Одри все еще перебирала свалку на кухонном столе. Под ворохом невскрытой, заляпанной кофе почты она наткнулась на книгу Ноама Хомски «9/11». Опустившись на табурет, она горестно уставилась на обложку. Дня за два до инсульта, свалившего Джоела, она отказалась заниматься с ним любовью, потому что ей хотелось прочесть эту книгу. (Ее муж, будучи шапочно знаком с Хомски, шутливо пригрозил предъявить тому письменные претензии: мол, авторская критика американского империализма дурно сказывается на сексуальной жизни Джоела.) И что же, книга осталась непрочитанной. Больше трех страниц Одри не осилила. Не ужасно ли, упустить, быть может, последний шанс заняться любовью с Джоелом — ради Хомски! Она тряхнула головой. Раскаяние такого сорта — глупость, пустые сантименты. В великой исландской саге о супружеской жизни мелкие размолвки опускаются до — самое большее — примечаний к тексту. Брак — как хорошее здоровье: иногда ему легкомысленно вредят и всегда принимают как должное, иначе какой в нем толк.

Сильвия спускалась по лестнице, дом дрожал от ее тяжелой поступи.

— Миссис Одри, — позвала она, и Одри вышла в прихожую. — Я нашла их в раковине в ванной, — звякнула ключами домработница. — Они вам нужны?

— Ты опоздала. — Этими словами Роза встретила свою мать, впуская ее в квартиру Ханны.

Одри тщательно вытерла ноги о коврик под дверью.

— И тебе доброго дня, милая.

— Я не смогу поехать с вами в больницу. — Заперев дверь, Роза последовала за матерью. — Просто не успею. В три я должна быть в другом месте.

— Что ты городишь, — светским тоном ответила Одри. — Ты ведь знаешь, в одиночку я с Наной не управлюсь.

В гостиной Ханны пахло, как в кладовке старьевщика, — в стариковских жилищах редко витают иные запахи. Ханна спала на откидном автоматическом кресле с ножницами и лупой на коленях, с помощью этих инструментов она вырезала из «Нью-Йорк таймс» понравившиеся ей заметки.

— Но я не могу отменить встречу, — сказала Роза.

Одри выключила радио, застрявшее между двумя станциями, — в скрежете и реве угадывалась то симфония Бартока, то «Кисс FM».

— Можешь. Позвони и предупреди, что опоздаешь.

На каминной полке полукругом стояли семейные фотографии в рамках: Ханна в возрасте трех лет, снятая в 1912 году в бруклинском фотоателье сразу после прибытия семьи из Одессы в Америку; отец Джоела, Ирвинг, дебютирующий с речью на съезде Объединенной лиги профсоюзов в 1924 году; брат Ханы, Лу, в форме батальона им. Авраама Линкольна на трапе корабля перед отплытием в Испанию в 1933-м; семилетний Джоел марширует вместе с родителями на первомайской демонстрации в 1937-м. Одри равнодушно отвернулась. Она никогда не любила старых фотографий — мертвая родня укоризненно взирает из прошлого под монотонные банальности о тщете человеческих желаний. С тем же успехом можно украсить дом черепами.

— А куда ты собралась? — спросила она Розу.

— В Монси на выходные.

— Манси? Что, прямо в Айдахо?

— Нет, Монси, городок под Нью-Йорком.

Одри глянула на синюю юбку Розы, прикрывавшую икры, на черную блузку с высоким воротом и прищурилась:

— Еврейские дела?

— Именно. Я еду на шабатон.

— А это что за хрень? Только не говори мне про сальные патлы.

— Это расширенный шабат с лекциями и прочим. — Роза помолчала. — Я буду жить в доме раввина.