Энтони Дорр - Стена памяти (сборник)

На вид школа как школа, говорю я.

На вид очень даже неплохая, говорит дедушка З.

Начинается дождь. Дед говорит: что ты нервничаешь, а я ему: ну почему ты мне не веришь насчет той рыбы? Бросив на меня взгляд, он переводит его опять на парковочную площадку, опускает стекло окошка и ладонью принимается стирать дождевые капли с лобового стекла.

Осетры в реке есть. По меньшей мере один. Один – это уж как минимум.

Да вымерли они, Элли! – сердится дед. Ты только сердце себе надрываешь этой своей рыбалкой. Этим ты только хуже делаешь свое одиночество.

А ты, дедушка, значит, не веришь в то, чего не можешь увидеть, я правильно понимаю? В существование души ты ведь тоже не веришь! На каждом своем надгробии изображаешь крест, а сам думаешь, что после смерти с нами не происходит ничего, кроме превращения в пыль и грязь.

Какое-то время мы наблюдаем за пацаном, который швыряет и ловит теннисный мяч. Ни разу он его не упускает. Дедушка З говорит: я же бывать в Канзас. Летать на самолете. Видеть облака сверху. И никаких там людей нет. Ни ворот, ни Иисуса никакого. Говоришь, твои мама и папа на небе? Сидят на облаках? Ты правда так думаешь?

Я оглядываюсь на Бедолагу, свернувшегося на полке под задним стеклом, рябым от дождевых капель. Может быть, говорю я. Может быть, я и правда представляю себе это именно таким образом.

У меня появляются подружки – девочка по имени Лайма и еще одна, ее зовут Аста. Они тоже смотрят передачу «Знакомство с поварешкой». У них родители не умерли. Мамы часто орут на них за то, что они бреют ноги; ругаются – типа: не грызи ногти, Лайма, или: как ты можешь ходить в такой короткой юбке, Аста!

Ночами я лежу на кровати в комнате с голыми стенами, на которых все время трескается штукатурка, и с окном, на котором нет штор, слушаю, как тарахтит кислородная машина миссис Сабо, и наблюдаю за звездами – как они мало-помалу незаметно ползут поперек окна. Перечитываю биографию Эмили Дикинсон, и меня поражает ее фраза: «Жизнь исполняет меня такого страха, что он почти не оставляет времени ни на что другое». Вот, люди до сих пор помнят, что говорила когда-то Эмили Дикинсон, а попытайся я припомнить хоть одну фразу, сказанную мамой или папой, у меня ничего не выйдет. А ведь они мне, наверное, говорили миллион всяких фраз, прежде чем умерли, но сейчас у меня остались, похоже, одни молитвы и всякие клише. Стоит закрыть глаза, и я могу увидеть маму и папу в церкви – маму с маленьким бордовым молитвенником в руках, а на папе его любимый яхтсменский поясок и мягкие мокасины с резинками вдоль подъема ноги. Вот он наклоняется, чтобы шепнуть что-то на ухо мне, маленькой девочке, стоящей рядом с ним. Открывает рот, а что говорит, не слышно.

Береговой ивняк вдоль реки постепенно желтеет. Учительница истории везет нас в Вильнюс на экскурсию в музей КГБ. В КГБ, оказывается, умудрялись набивать по пять или шесть заключенных в помещение размером с телефонную будку. А еще у них были камеры, где заключенных вынуждали по много суток кряду стоять, получая в день один глоток воды и не имея возможности ни сесть, ни лечь. А еще мы там узнали, что у смирительной рубашки рукава длиной по четыре-пять метров, вы можете себе представить? Это чтобы завязывать их у тебя за спиной.

Однажды поздним вечером смотрим это мы с миссис Сабо передачу про какое-то племя в Южной Америке. На экране голый старик жарит над костром картофелину на палке. Потом появляется молодой парнишка в вельветовом костюмчике и на мопеде. Молодой парнишка, как объясняет нам ведущая, это внук того старика. Никто уже не хочет следовать старым племенным традициям, говорит ведущая. Старики по-прежнему с хмурым видом рассаживаются на корточках вокруг костра, а молодежь уезжает на автобусах в города и слушает кассетные магнитофоны. Никто из молодежи не хочет даже говорить на родном языке, утверждает ведущая, поэтому маленьких детей ему уже не обучают. Зачем? В деревне когда-то было сто пятьдесят жителей. Осталось шесть, остальные уехали и говорят по-испански.

В конце передачи ведущая сообщает, что в родном языке этого племени было слово, значившее «стоять под дождем, глядя в спину уходящему любимому». А другое слово их языка означало «охотник, который бьет дичь стрелой неумело, вынуждая животное страдать больше, чем необходимо». На их родном языке назвать человека этим словом хуже любого оскорбления, какое только можно вообразить.

За окнами кружит туман. Миссис Сабо встает, отсоединяет себя от аппарата и берет из холодильника бутылку пива «Юозо». Потом идет к входной двери, выходит во двор и, остановившись на самом краю пространства, освещенного лампочкой над крыльцом, наливает себе пива в горсть. Вытягивает руку с пивом и долго держит, так что я уже начинаю думать, что у нее окончательно съехала крыша, но тут из тумана выходит белая лошадь и пьет пиво прямо у нее из горсти, а потом миссис Сабо прижимается лбом к длинной лошадиной морде, и они стоят там вдвоем долго-долго.