Энтони Дорр - Стена памяти (сборник)

Когда Герб въезжает наконец на территорию клиники, оказывается, что в машине они провели целых три часа. У него даже пальцы на руле закостенели, еле оторвал.

Анестезиолог, какой-то прямо-таки анекдотический коротышка, весь в черном. Они опоздали, поэтому все происходит очень быстро.

– Ну вот, сейчас дадим вам сладкую конфетку, – сквозь маску говорит он Имоджине и вводит ей в вену пентотал {72}.

Сидя в приемной, Герб пытается проверять лабораторные работы. Снежная каша на ковре понемногу тает, образуя грязные лужицы. И не важно, говорит он себе, не важно, как скверно у тебя идут дела, всегда найдется кто-то, у кого они еще хуже. Есть раковые больные, которых изнутри выжигает боль, есть едва начавшие ходить карапузы, которые в данный момент погибают от голода, и вполне можно себе представить, что где-то есть тот, кто решил зарядить пистолет и пустить его в ход против себя самого. Ты бежишь марафон? И всего-то? А ты когда-нибудь слышал про ультрамарафон в пустыне? Да, там, где ты живешь, бывает холодновато, но насколько же холоднее в Биг-Пайни! {73}

Через какое-то время его приглашают зайти. Он становится на колени перед лежащей в кресле Имоджиной, доливает в ее чашку гаторейда, наблюдает за тем, как ее взгляд снова становится осмысленным. А где-то в пятидесяти футах – за этот год второй раз уже – какой-то эмбриолог в это время промывает Имоджинины яйцеклетки, размягчает их гликопротеиновые оболочки и вводит в каждую по одному жизнеспособному сперматозоиду.

В помещение входит медсестра со словами:

– Ой, а вы так хорошо вместе смотритесь!

– Ну, нам как бы и вообще вдвоем неплохо, – словно издали слышит Имоджина голос Герба, который то ли ведет, то ли несет ее через снежную кашу к машине. – Нам вовсе даже неплохо, правда же?

Небо прорвало тучу, и всю парковочную площадку заливает солнцем. В машине Имоджина впадает в дрему, видит сны, а проснувшись, просит пить.

В Миннесоте, на другом конце страны, родители Герба молятся, глядя на голые деревья за окном спальни. Племянники Герба поднимают за них с Имоджиной тост стаканами молока. А в «Сайклопс инджиниринг» Эд Коллинз ставит на стол Имоджины африканскую фиалку в пластиковом горшке.

Звонит телефон. Двадцать оплодотворенных яйцеклеток. Четырнадцать зародышей. Целый выводок. Имоджина, стоя в дверях, улыбается и говорит:

– Надо же, я прямо как та бабка из башмака! {74}

Через два дня три эмбриона достигают восьмиклеточной стадии и на вид вполне способны перенести пересадку. Снег на крыше тает; от звуков капели оживает весь дом.

Что в этом самое печальное, думает Герб, так это участь тех эмбрионов, которые не продержались и трех дней, тех, от которых избавились, расчленили и скомкали, сочтя нежизнеспособными. А были такие же клетки с ядрами, так же одетые в короны, как маленькие солнышки. Солнышки, деточки, сынишки. Или доченьки. С мамиными и папиными ДНК – распакованными, объединенными и снова запакованными, – с наперед заданными способностями к игре на фортепьяно, хоккею и произнесению речей перед публикой. Светлые глаза, на руках и ногах крупные вены, а носики, конечно, как у Герба. Но нет. Не сдюжили. Нежизнеспособны.

И Герб, и Имоджина, и птицы, что прилетают к кормушкам, и преподаватель ботаники Гесс, и юная пловчиха Мисти Фрайди (Туманная Пятница! – эк ведь!) – когда-то все были невидимы, по малости не различимы глазом. Меньше пылинок в солнечном луче. Меньше поперечного сечения одного волоса. Да не просто меньше, а в тысячи раз!

– Ночные звезды, – когда-то в школе сказал Гербу учитель естествознания, – они ведь и днем там же.

И осознание этого факта переменило Гербу жизнь.

– Даже если мы на сей раз забеременеем, – говорит Имоджина, – думаешь, мы перестанем нервничать? Думаешь, у нас настанет тишь да гладь? Первым делом мы захотим узнать, нет ли у ребенка синдрома Дауна. Потом будем беспокоиться, почему он плачет, почему не ест, почему не желает спать.

– Я не буду, – говорит Герб. – Я всегда буду помнить.

При этом они снова едут шестьдесят шесть миль в Шайенн. Доктор дает им фотографии их трех подающих надежды зародышей – три пятнышка на глянцевой бумаге.

– Всех трех? – спрашивает он.

Имоджина смотрит на Герба.

– Ну, это же твоя матка, – говорит Герб.

Доктор надевает перчатки, вынимает недоваренную макаронину. Имплантация произведена. Герб ведет Имоджину к джипу. Мимо проносятся обочины шоссе, и вот уже под колесами ропот и шорох шлака, редкие стуки о локеры. Герб несет жену в спальню. По пути ее ногой сбивает абажур с торшера. Ее волосы на подушке как шелк. Теперь три дня ей велено лежать, не вставая. Лежать и представлять себе, как прорастает маленькое семечко, пускает корешки и дает росток.