Энтони Дорр - Стена памяти (сборник)

– Ну? – спрашивает Роджер.

Луво пытается поднять голову, но чувствует себя при этом так, будто сейчас у него треснет череп.

– Готово дело, – говорит он. – Это тот, который ты как раз и искал всю дорогу.

Альму мучит жажда. Вот бы кто-нибудь принес ей апельсинового сока! Она обводит языком вставную челюсть. Надо же, Гарольд здесь! Вот он, сидит в соседнем кресле! Разве не его дыхание слышится с той стороны, из-за торшера?

На лестнице шаги. Альма поднимает взгляд. Она сама не своя от страха. От пистолета в левой руке исходит слабый запах машинного масла.

Над домом пролетают птицы, большая стая, – спешат куда-то по небу, как души умерших. Альме слышно даже хлопанье крыльев.

Маятник старых напольных часов движется влево, замер… движется вправо. Светофор с верхнего конца улицы светит в окно, обдавая внутренность комнаты нескончаемой, хоть и прерывистой, желтизной.

Туман приподнимается. За листьями пальм мерцают городские огни. Дальше огромным вогнутым щитом лежит океан. Альме кажется, он что-то бухтит в ее сторону, как гигантский громкоговоритель. Этакая исполинская тарелка, отражатель и концентратор света звезд.

Сперва появляется правая мужская туфля, она без шнурков, подметка спереди полуоторвана, просит каши. Потом левая туфля. Носки темные. Вот пошли брюки – по низу обтрепанные, с бахромой.

Альма пытается вскрикнуть, но издает лишь сдавленное животное рычанье. По лестнице спускается мужчина, который явно не Гарольд, туфли у него грязные, он машет руками и уже открыл рот, чтобы заговорить на одном из тех языков, учить которые ей всегда было ни к чему.

У него огромные ужасные руки. Страшная седая борода. И зубы цвета осенних листьев.

А шляпа говорит: Ma Horse, Ma Horse, Ma Horse…

Автобус со скрежетом останавливается в Клермонте {30}, Темба просыпается, садится и молча устремляет туманный взор в сторону стеклянных стен фитнес-клуба «Вёрджин-эктив», еще закрытого. Сквозь очочки обводит глазами всегда светящиеся, безлюдные бассейны. Под зеленой водой вовсю сияют фонари подсветки.

Дернувшись, автобус снова приходит в движение. Подняв взгляд выше, мальчик смотрит в окно на то, как тьма мало-помалу покидает небо. Из-за горизонта вырываются первые лучи солнца, заливают светом восточные склоны Столовой горы. С ее плоской вершины толстым слоем сползает туман.

В проходе женщина с очень прямой спиной; стоит, читает книгу в бумажной обложке.

– Пап! – говорит Темба. – У меня все тело как чужое.

Рука отца обнимает его за плечи:

– Как это – как чужое?

Мальчик закрывает глаза.

– Просто – как чужое…

– Сейчас мы добудем тебе лекарство, – говорит Феко. – Ты отдыхай пока. Потерпи немного, ягненочек.

Луво как раз отсоединяет себя от аппарата, когда с лестницы доносится голос Роджера:

– Э-э! Минуточку!

Вслед за этим внизу раздается взрыв. В спальне второго этажа разбуженно вскинулась каждая молекула. Звякнули в окнах стекла. Подпрыгнули на вбитых в стену гвоздиках бежевые картриджи. И тут же весь дом сотрясается еще раз – Луво слышит, как Роджер кубарем валится с лестницы, издав единственный возглас, в который оказался вложен весь остававшийся в нем дух.

Луво сидит на краешке кровати, как пораженный громом. Напольные часы снова идут своей мерной поступью. Внизу кто-то что-то произносит, но так тихо, что расслышать Луво не удается. Среди сотен висящих на стене напротив бумажек его взгляд необъяснимым образом находит маленькую акварельку с летящим по небу корабликом – парусным корабликом, парящим в вышине. Он уже видел его сотни раз, но прежде никогда по-настоящему не вглядывался. Веселенький такой, несется на всех парусах, радостно витая в облаках.

Постепенно молекулы воздуха вокруг Луво вроде бы успокоились, вернулись в свое первоначальное состояние. Снизу больше ничего не слышно, разве что размеренные громкие щелчки, – ну да, конечно, тиканье часов в гостиной. Понятно, Роджера застрелили, думает Луво. Кто-то Роджера застрелил. А картридж, помеченный крестом, у Роджера в нагрудном кармане.

Легкий ветерок задувает в открытое окно. Бумажки на стене Альминой памяти выгибаются ему навстречу, как лепестки цветка, как разум, вывернутый наизнанку.

Слушая ход часов, Луво считает до ста. Перед его глазами все еще Гарольд на гравии рядом с «лендкрузером», его лицо как маска, глаза припорошены пылью, на подбородке и шее поблескивает струйка слюны.