Энтони Дорр - Стена памяти (сборник)

Альма сидит в автомобиле, борется с гневом. Траву по обеим сторонам дороги ерошит ветер. Через вершины хребта переползают облака. Машин нет – ни встречных, ни попутных.

Она пыталась. Ведь пыталась же, разве нет? Пробовала настроить себя так, чтобы все эти окаменелости стали ей небезразличны. Три дня с ним провела неподалеку от Бофорт-Уэста {28}в охотничьем домике, который оказался хижиной из нескольких тесных комнатенок, окруженной валунами и обдуваемой ветром, причем из тамошних реалий ей больше всего врезался в память клещ, обнаруженный ею на штанине, да еще, пожалуй, муравей, одиноко гребущий лапками по кругу в чашке чая. И со всех сторон молнии, беспрерывно сверкающие на горизонте. Плюс скорпионы, будто прописавшиеся на кухне. Гарольд на рассвете уходил, а Альма садилась во дворе в складное кресло, на колени положив детективный роман, и у нее тут же начинался звон в ушах и резь в глазах от одиночества и заброшенности в этом его разнесчастном Кару.

Да, вплоть до искр из глаз, до сумасшествия. Сушь, дичь и мерзость запустения – таково мнение жителей Кейптауна о Кару, и только там она поняла, насколько оно верно.

А теперь и вовсе… Они с Гарольдом давно уже почти не разговаривают и в одной постели не спят. Вот, едут через перевал к побережью, чтобы провести ночь в настоящем отеле, где есть эйр-кондишен и белое вино в серебряных ведерках со льдом. Там надо будет объяснить ему, на что он ее обрекает. И сказать, что она дошла до последней черты. Перспектива этого разговора теперь ввергает ее одновременно и в ступор, и в лихорадочное возбуждение.

Солнце вот-вот закатится за гору. На дорогу падают длинные тени. Время прыгает, идет морщинами и рвется. У Луво кружится голова, его начинает мутить, как будто вместе с Альмой и «лендкрузером» он балансирует на краю обрыва, а то и вообще вся дорога сейчас сползет с горы и утонет в забвении. Альма шепчет себе под нос что-то про змей, про львов… Нет, вот что она шепчет: «Да возвращайся же, черт бы тебя побрал, ну же, Гарольд!»

А он все не идет. Проходит еще час. Ни один автомобиль за это время через перевал не проезжает – ни с той стороны, ни с этой. Альмин бутерброд исчезает. Она выходит и рядом с машиной мочится. Когда Гарольд с видимым трудом перелезает через ограждающую стенку, уже чуть не сумерки. С его лицом что-то не так. Лоб почему-то красный. И говорит странно: быстро выплевывает слова какими-то спутанными сгустками, словно выкашливает.

– Альма! Альма! Альма! – повторяет он.

При этом изо рта у него брызжет слюна. Говорит, что на выступе, где-то примерно посередине вертикального обнажения, нашел окаменелые останки. И ты знаешь, кто там? Ты только представь: горгонопс лонгифронс! Зубастый такой, лежит свернувшись… а большущий! прямо как лев! Даже длинные кривые когти и то на месте; и череп в полной сохранности, да и весь скелет в порядке. Это, как он полагает, самая большая окаменелая горгонопсия из всех доселе найденных. Настоящий голотип {29}.

А сам дышит все чаще и чаще.

– Что с тобой? Ты в порядке? – спрашивает Альма, а Гарольд отвечает:

– Нет, – и секунду спустя: – Мне надо сесть, чуть отдышаться.

После этого он хватается обеими руками за грудь, наваливается на борт «лендкрузера» и сползает в дорожную пыль.

– Гарольд! – вскрикивает Альма.

Смотрит, а у мужа по шее ползет струя пенистой, густой слюны с кровяными вкраплениями. А влажные поверхности глазных яблок уже и пылью припорошены.

Закатный свет бьет сбоку, золотистый и безжалостный. Внизу, на вельде, оцинкованные крыши дальних домиков отражают умирающее солнце. Каждая тень каждого камешка кажется до невозможности застывшей, окоченелой. У Альмы внутри, под ребрами, начинается тоже свой маленький оползень. Она тащит Гарольда, переворачивает; открывает заднюю дверь. При этом снова и снова зовет по имени.

Когда стимулятор памяти в конце концов выплевывает этот картридж, у Луво такое ощущение, словно там, в горах, он пробыл много дней. Перед глазами все еще тянутся, уходят вверх и нестерпимо блещут на закатном солнце вертикально-полосатые слоистые стены из камня, окрашенного в цвет ржавчины. Он еще чувствует всем телом однообразные толчки – туда, сюда – скачущего по ухабам «лендкрузера». Слышит шорох ветра, боковым зрением видит силуэты гор, ему на мозги давит их неподъемная тяжесть.

Роджер устремляет на него взгляд; через открытое окно выкидывает в сад сигарету. А там туман – стоит, застрявший клочьями среди деревьев.