Морли Каллаган - Любимая и потерянная

Его лицо просияло восторгом. Поставив ноги на носки, он покачивал коленями в такт музыке и совершенно позабыл о существовании Пегги Сандерсон. Макэлпин же повернулся лицом к залу и сквозь пелену дыма стал всматриваться в лица, черные и белые, стараясь найти среди них хоть одно доброе, хоть одного человека, способного проявить великодушие и участие к такой девушке, как Пегги. Но к этому времени большинство посетителей уже порядком напились и громко галдели. Женщины были возбуждены, стали развязными, и ловцы-мужчины подстерегали их.

Макэлпину казалось, что все эти лица сливаются в одно — угрюмое темное лицо жены трубача. Он позабыл свою разумную непредвзятость по отношению к людям с темной кожей и свою рациональную доброжелательность, позабыл о том, что перед ним пришедшие отдохнуть и развлечься трудящиеся люди, что они ничуть не б о льшие злодеи, нежели те белые посетители, что сидели сейчас в таких же дешевых кафе в других кварталах города. Он холодел от ужаса при мысли, что ожидает Пегги, если и в самом деле здесь возникнут какие-нибудь серьезные неприятности. Сердце бешено колотилось у него в груди. Потянувшись за стаканом, он заметил, что рука у него дрожит. Он старался не встречаться глазами с Роджерсом, боясь, как бы тот не заметил его отчаяния, с точки зрения фотографа абсолютно беспричинного.

Какой-то таинственный голос, казалось, внушал ему, что нельзя бездействовать. Он вдруг представил себе, как все эти недобрые к Пегги люди в каком-то первобытном танце надвигаются на нее, окружают со всех сторон плотным кольцом, готовые наброситься на нее и уничтожить. Но он может помешать этому, возбужденно думал он, охваченный странным восторгом. Он призван всегда быть с ней, должен уговорить ее, взять за руку и увести отсюда, из этих мест, где ей не следует быть, туда, где она воссияет светом одной, неделимой любви, любви, которая приведет ее не к гибели, а к счастью. Там, куда он ее уведет, они оба не раз еще испытают то блаженное чувство невинной, праздной радости, дыхание которого он ощутил в тот день, когда шел вместе с Пегги сквозь рой снежинок посмотреть на старую церквушку.

— Ну что же, Джим, пожалуй, пора закругляться. Вы еще не наслушались? — спросил Роджерс. — Меня, признаться, что-то в сон клонит.

— Меня тоже. Пошли, — сказал Макэлпин, хотя, говоря по правде, спать ему совсем не хотелось.

Из тоннеля под путями тянул сквозной ветер, будто там стоял какой-то исполинский вентилятор. Выйдя из клуба, Макэлпин и Роджерс съежились и придвинулись поближе друг к другу, чувствуя, как жесткие, обледеневшие снежинки колют лицо и шею. Здесь, на скудно освещенной Сент-Антуан, не разъезжали веселые и шустрые снегоуборочные машины. Подошло такси, и Роджерс предложил Макэлпину подвезти его до «Ритца», потом, развалившись на сиденье и позевывая, пригласил его как-нибудь наведаться к нему домой пообедать. Вскоре машина свернула на Шербрук и остановилась возле «Ритца», где перед закрытыми запасными дверями бушевали водовороты вздымаемых ветром снежинок. Когда Макэлпин выбирался из такси, Роджерс вдруг сказал:

— Да, кстати, я еще вот о чем хотел вам сказать. Этот трубач Уилсон не такой уж дядюшка Том, имейте в виду.

— Да? Как это понять? — спросил Макэлпин, не снимая ноги с подножки автомобиля.

— Говорят, он на все способен, если взбеленится. Может ножом пырнуть. В наших краях он обретается потому, что не может вернуться в Мемфис. Кого-то он там прирезал.

— В самом деле?

— Уверяю вас. И если ему не удастся склонить Пегги к тому, чтобы она отдала ему предпочтение…

Макэлпин был потрясен. Машинально схватившись за шляпу, чуть не сорванную ветром, он некоторое время молчал. Ветер ворвался в открытую дверь такси и запорошил снегом колено Роджерса.

— И если уж на то пошло, — продолжал тот, — то самый драгоценный ее дружок, с которым она так носится, тоже не дядя Том… Я имею в виду этого сладкоречивого Джо Томаса.

— Джо Томаса?

— Ну да, когда-нибудь она возьмет вас за ручку и поведет знакомиться с Джо Томасом. Он ее слабость. Ну ладно, пока, — Роджерс засмеялся. — А то вы меня окончательно заморозите.

— Пока, — сказал Макэлпин и вошел в отель.

В вестибюле уборщица оттирала шваброй пятно на полу возле лифта. Ночной портье, облокотившись о конторку, сонными глазами наблюдал за ее работой. Чтобы привлечь его внимание, Макэлпину пришлось постучать по конторке и указать на свой ящичек, где он заметил письмо. Портье вручил ему письмо и ключ. Постукивая ребрышком конверта о ладонь, Макэлпин стоял в ожидании лифта и думал: «Якшается с головорезами, способными пустить в дело нож, и рассчитывает на их бережное отношение». Уборщица вдруг подняла голову; Их взгляды встретились. Это была женщина средних лет, с бесцветными слипшимися волосами. Ее красные задубевшие кисти казались рукоятками, насаженными на неожиданно белые дряблые руки. В робких глазах женщины мелькнула искра любопытства, которое она тут же попыталась скрыть, сконфуженно склонив голову. Десять лет, в течение которых она терпеливо терла полы, не прошли для нее даром. У Макэлпина заныло сердце, когда он увидел эту опущенную голову.