Максим Лаврентьев - Любовь, или Мой дом (сборник)

Однажды в руках у всех вдруг появились пластмассовые трубки. Эти трубки тайком добывались с какого-то склада, их первоначальным назначением было предохранять упрятанные в них провода. Но мы, ничуть не хуже каких-нибудь африканских дикарей, применяли их как духовое оружие. С одного конца в трубку вставлялся бумажный конус, ты изо всей силы дул – и конус вылетал с другого конца и устремлялся к цели. Натренировавшись в стрельбе, решили было пойти дальше по пути туземных охотников и сделали себе каждый по настоящему луку, с тетивой из широкой резинки. Но эта затея быстро закончилась тем, что моему другу Леше стрела – заостренная палка – угодила в глаз. Хорошо еще не в само глазное яблоко, а рядом, в слезный мешок. Помню его страшный испуганный крик. Впрочем, все обошлось: на другой день Леша снова бегал со всеми по двору, а луки были выброшены.

Игра в «городки» в нашем дворе как-то не прижилась, другое дело – «пробки». Чтобы легче было понять суть этой забавы, в одно лето распространившейся со скоростью чумы по всем окрестным дворам и так же в одночасье исчезнувшей, нужно представить себе устройство обычной советской пробки от зубной пасты или какого-нибудь крема. Нижняя часть, то есть та сторона, которой пробка накручивалась на тюбик, обыкновенно была шире верхней. Но разница не всегда оказывалась одинаковой. Чем более широким был верх, тем выше ценилась пробка. Они делились по «старшинству» – «сопля», «фестивалька», «офицер», «королева» и множество других рангов. Наиболее ценились металлические пробки от одеколона «Москва», а также иностранные редкости. Игра происходила следующим образом. Выбирался ровный участок асфальта возле стены, из пакетов извлекались пробки, причем количество зависело от иерархии – на одну твою пробку очень высокой стоимости у противников приходилось две пробки рангом поменьше, или четыре – еще меньше, и так далее. Потом все это кидалось, как горох, об стену, отскакивало и падало. Можно было выиграть сразу, если твоя драгоценная пробка вставала на «ноги» или, еще лучше, на «голову». Если же все пробки оказывались лежащими на «боку», то следовало, наступив ногой и шаркнув изо всей силы, «закручивать» их, чтобы они «встали». Так в несколько конов приобретались и терялись целые пробочные состояния. Например, ты выходил на улицу с целым мешком «офицеров» и «фестивалек», а возвращался лишь с парочкой «соплей». Игра прекратилась после того, как родители стали повсюду обнаруживать открытые тюбики с засохшей зубной пастой, флаконы дорогого одеколона с заткнутым бумажкой горлышком и прочие последствия азарта, охватившего их отпрысков.

Почти лишенный четырехколесного транспорта, двор был идеально приспособлен для велосипедных гонок по кругу. Осколком кирпича на асфальте рисовалась стартовая, она же – финишная, черта, гонщики выстраивались в линию – и вперед, навстречу рекорду. Хорошо помню все мои велосипеды. Первым, если не считать совсем уж детского, трехколесного, была купленная в Сходне «Бабочка». Но гоняться на ней я еще не мог по возрасту. То ли дело «Школьник», зеленый, с прямой (как у взрослых!) рамой. Впрочем, «Школьник» был переходной моделью, ребенок быстро рос и пересаживался на солидный «Орленок» или на разборную «Каму», более редкую, с небольшими колесами. Я катался на «Орленке», купленном в спортивном магазине на Бутырской и доставленном оттуда домой с величайшей помпой. С него вскоре и упал – тут же, во дворе, во время гоночного заезда. Сейчас, сделав несколько шагов вправо, к арке, я стою как раз на том самом месте. Такого падения вполне можно было и не пережить. Помню, что еду первым, у меня на «хвосте» мчится какой-то дворовый приятель. Вот новый поворот. Чувствую, как догоняющий касается передним колесом своего велика заднего колеса моего «Орленка», а дальше я взлетаю. Лечу долго, кувыркаюсь чуть ли не через голову и падаю на асфальт, счастливо миновав бордюрный камень. Колени и локти у меня ободраны до крови, одежде кранты, но я жив.

А еще раньше, до школы, именно здесь меня посвятили в основы дарвиновской теории происхождения видов. Я не поверил и оскорбился: «Сами вы произошли от обезьян!» Человек, по моей логике, мог произойти только от человека.

Еще несколько шагов – и я сворачиваю в арку. Несмотря на субботний день, здесь все-таки прячутся две машины, перекрыв былую нашу футбольную площадку. Я иду прямо, но если бы свернул сразу направо, то в глубокой нише с окном, несомненно, обнаружилось бы то, для чего нишу использовали и тридцать, и пятьдесят, и семьдесят лет назад. Люди рождаются и умирают, эпохи уходят, а такие вот «общественные туалеты» никуда не деваются. Ну да, вон мутная струйка вытекла на асфальт, в жаркий-то летний день!