* * *
Я вновь оказался в следственном изоляторе. Не скажу, что я почувствовал радость от возвращения в знакомые места.
Тюрьма абсолютно не изменилась за несколько месяцев моего отсутствия. Я даже не успел по ней соскучиться.
Меня вели какими то коридорами, я поднимался и спускался по ступеням каменной лестницы.
Мелькали ряды серых железных дверей с глазками и засовами.
В тишине был слышен лязг открываемых передо мной решёток, гулкий топот шагов по бетонному полу.
Плотный лысоватый прапорщик подвёл меня к железной массивной двери.
Приказал:
— Стоять! Лицом к стене.
Коридорный поднял задвижку и приник глазом к глазку. Потом повернул в замке ключ, отбросил со звоном засов. Я шагнул через порог и остановился в шаге от двери.
Скрипнула закрываемая дверь, с лязгом защелкнулись замки.
За спиной осталась дверь, с вбитым в неё глазком — пикой. Чуть ниже — с артиллерийским грохотом откидывающаяся форточка — кормушка.
Душу вновь охватило пугающее, настороженное чувство, которое усугублялось тем, что после относительного светлого коридора камеру было почти невозможно разглядеть. Она освещалась тусклой лампочкой, спрятанной за решеткой в маленьком вентиляционном окошке над дверью и бросавшей узкий луч тусклого света куда-то на потолок и стенку выше верхнего этажа «шконки».
По недосмотру спецчасти или по оперативным соображениям меня вновь поместили в камеру для подследственных.
На шконках и за столом сидело человек десять. Двое, голых по пояс и татуированных арестантов тусовалось по небольшому проходу между столом и дверью.
На плече одного из них синела татуировка в виде эполета с толстой бахромой.
И ниже слова: «воровал, ворую, и буду воровать!»
Татуировка означала, что её обладатель идёт «правильной», то есть воровской дорогой.
Меня окружали серые стены, грубо замазанные не разглаженным цементом.
Один из сидельцев крутил в руках арестантские чётки, деревянные пластины, нанизанные на нитки.
Вдумчиво и поступательно, как у музыканта перебирались пальцы. Слышались щелчки.
Заметив мой взгляд музыкант подмигнул:
— Четки крутим, чифир пьем, по понятиям живем.
Тяжкий дух. Накурено. Пахло бедой. И люди вокруг — тяжёлые. Пара рож — примитивно-уголовные.
После того как заходишь в камеру сразу же начинаешь ценить воздух, которым дышал совсем недавно.
Я бросил матрас на металлический скелет железной шконки.
— Здорово бродяги!
Тут же раздался нервный голос:
— Ты куда свои кишки ложишь? Ты сначала скажи, кто по жизни? Мужики пусть скажет, кто он по жизни!
Я уже знал о том, что человеку, переступающему порог тюремной камеры необходимо помнить о том, что люди, находящиеся под следствием всегда на нервах. У них в сердцах тоска, страх, агрессия и ненависть. Но они коллектив. И тут приходит какой-то незнакомый хер…
Первая их реакция — любопытство. Интерес. Можно ли с него что-нибудь получить. Материальное — чай, сигареты. Или какой то другой интерес. Ну, а потом с тобой либо свыкнутся, либо нет. Если поведёшь себя правильно и не будешь «пороть косяки» тогда ты станешь своим. А если допустишь какую-то ошибку тогда станешь изгоем, «косячной рожей».
И это тоже надо сознавать отчетливо.
Я повернулся на голос. Молодой, прыщавый парень, с какими-то белыми глазами.
— Чёрт, я. — сказал я доверчиво, словно соседу через забор.
— Чёрт!?..
— Ага…чёрт. Только хвост у меня спереди.
— Га-ааа! Кипеш, отвали от человек. Завари лучше чайку.
За столом хлебал супчик из «бич» пакетов, шустрый старичок лет шестидесяти. Широко улыбался, словно акула.
— Откуда будешь?
— Восьмёрка.
— Первоход? Лютый спец?
— Он самый.
— Такая же канитель. В первый раз чалюсь. На общий режим собираюсь! Га-ааа!
Из под серой застиранной майки выглядывали русалки, солнце, профиль Сталина, похожий на усатую женщину. На кисти руки лучи заходящего солнца, имя — Витя. На пальцах татуированные перстни.
Мда-а…Богатая видать была биография у этого Вити — первохода.
Я уже слышал о том, что по поручению следователя тюремные кумовья-опера проводят оперативные разработки.
Не верьте сериалам, в которых преступления раскрываются при помощи экспертов, дедукции и экстрасенсов. Это блеф. Большинство висяков раскрывается старым проверенным дедовским способом. При помощи наседок.
Почти в любой следственной камере находится какой — нибудь Витя, Коля, Саня, всегда готовый дать дельный совет, поддержать в трудную минуту, поговорить за жизнь, а между делом выяснить кое-какие детали, интересующие оперчасть.
Читать дальше