Чарльз Буковски - Первая красотка в городе

Звонит телефон. Я поднимаю трубку. Это Борст:

— Алё, Хэнк?

— Ну?

— Я вынужден покороче. Я обанкротился.

— Да, Джерри.

— Ну, это, я потерял двух своих спонсоров. Биржевой рынок и доллар ужался.

— Ага.

— Это, я всегда знал, что так случится рано или поздно. Поэтому я съезжаю из Венеции. У меня тут не срастается. Я, это, еду в Нью-Йорк.

— Что?

— В Нью-Йорк.

— Мне так и послышалось.

— Ну, это, понимаешь, я обанкротился, и мне кажется, что там у меня все срастется.

— Конечно, Джерри.

— Лучше потери спонсоров со мною ничего не случалось.

— Вот как?

— Теперь мне снова хочется бороться. Ты же слыхал о людях, которые гниют на пляже. Так вот, я делал то же самое — гнил. Надо отсюда сваливать. И я не волнуюсь. Только вот чемоданы.

— Какие чемоданы?

— У меня, по-моему, не получается их сложить. Поэтому из Аризоны приезжает мама пожить здесь, пока меня не будет, а я в итоге сюда потом вернусь.

— Хорошо, Джерри.

— Но перед Нью-Йорком я остановлюсь в Швейцарии и, может, в Греции. А потом уже поеду в Нью-Йорк.

— Хорошо, Джерри, не теряйся. Всегда приятно слышать.

И я опять возвращаюсь к макакам. Дюжина макак, которые могут летать, ебясь. Как этого достичь? Дюжины пива как не бывало. В холодильнике отыскиваю резервные полпинты скотча. Мешаю в стакане, треть скотча на две трети воды. Надо было остаться на этом треклятом почтамте. Но даже здесь, вот так, хоть какой-то шансик есть. Только бы заставить ебстись эту дюжину макак. А родился бы погонщиком верблюдов в Аравии, даже такого шансика бы не было. Поэтому выше голову, макак — за работу. Ты благословен каким-никаким талантом, и ты не в Индии, где, вероятно, две дюжины пацанов убрали бы тебя как писателя, если б умели писать. Ну, может, не две дюжины, может, одна.

Я заканчиваю полпинты, выпиваю полбутылки вина, ложусь спать, ну его все к черту.

Наутро в девять звонят в дверь. Там стоит молодая черная девчонка с дурковатого вида белым парнем в очках без оправы. Сообщают мне, что на пьянке три ночи назад я обещал поехать сегодня с ними кататься на лодке. Я одеваюсь, залезаю к ним в машину. Они везут меня в какую-то квартиру, оттуда выходит черноволосый пацан.

— Привет, Хэнк, — говорит он.

Я его не знаю. Похоже, мы на той же пьянке и познакомились. Он выдает всем маленькие оранжевые спасательные пояса. И вот мы уже на пирсе. Я пирса-то от воды не отличу. Мне помогают спуститься по шаткой деревянной штукенции на плавучий док. Низ штукенции и палуба дока — примерно в трех футах друг от друга. Меня поддерживают.

— Что это, к ебеням, такое? — спрашиваю я. — У кого-нибудь выпить есть? — Не те какие-то люди. Выпить ни у кого нет. Потом я в крошечной шлюпке, взяли напрокат, и к ней кто-то прицепил мотор в пол-лошадиной силы. На дне плещутся вода и две дохлые рыбки. Понятия не имею, кто эти люди. Они меня знают. Прекрасно, прекрасно. Мы выходим в открытое море. Я блюю. Проезжаем рыбу-прилипалу, она дрейфует у самого верха воды. Рыба-прилипала, размышляю я, прилипала, прилипшая к летучей макаке. Нет, ужас. Я снова блюю.

— Как наш великий писатель? — спрашивает дурковатый парень с носа шлюпки, тот, что в очках без оправы.

— Какой великий писатель? — переспрашиваю я, решив, что это он про Рембо, хоть я никогда не считал Рембо великим писателем.

— Вы, — отвечает он.

— Я? — говорю я. — О, прекрасно. Наследующий год, наверное, соберусь в Алжир.

— Какой жир? — переспрашивает он. — Типа себе задницу смазывать?

— Нет, — отвечаю я. — Тебе.

Мы направляемся в море, где у Конрада все срослось. К черту Конрада. Буду нюхать кокаин с бурбоном в темной спальне в Голливуде в 1970 году, или когда вы там это прочтете. В год макачьей оргии, которая так и не случилась. Мотор трепещет и гложет воду; мы чапаем к Ирландии. Нет, это ж Тихий океан. Мы чапаем к Японии. К черту.

знаете, как бывает с игроками на бегах. натыкаешься на жилу и думаешь, что всё, приехали. у меня была своя фатера на задворках, даже свой садик со всякими тюльпанами, они там росли — прекрасно и поразительно. у меня под руками все росло. деньги тоже. какую систему я разработал, сейчас уже не помню, но она работала, а я нет — в общем, жил довольно приятно, и еще у меня была Кэти. при всех делах. старик-сосед, бывало, аж слюнями захлебывался, как ее видел. постоянно ломился в дверь:

— Кэти! уууу, Кэти! Кэти!

я открывал в одних трусах.

— уууууу, я думал…

— тебе чего, чучело?