Чарльз Буковски - Первая красотка в городе

Снова звонок.

Открываю дверь.

Заходят трое парней. Вечно одни парни. Баба ни за что не станет ссать на мое крыльцо, бабы вообще едва ли ко мне заходят. Откуда мне, спрашивается, черпать половые замыслы? Я почти забыл, как это делается. Но, говорят, это как на велосипеде ездить, никогда не разучишься. Лучше, чем на велосипеде.

Пришли Чокнутый Джек и двое незнакомых.

— Слушай, Джек, — говорю я. — Я уже решил, что от тебя избавился.

Джек в ответ садится. Двое остальных садятся. Джек обещал мне больше никогда не заходить, но он почти всегда так убухан, что его обещания немногого стоят. Он живет с матерью и делает вид, будто художник. Я знаю еще четверых или пятерых, что живут с матерями, те их кормят, а эти все претендуют на гениальность. Мамаши у всех одинаковые: «Ох, у Нелсона никогда работы не принимали. Он слишком опередил свое время». Но вот, скажем, Нелсон — художник, и у него что-нибудь повесили: «Ох, у Нелсона картина висит на этой неделе в галереях Уорнера-Финча. Его гений наконец-то признали! За работу он просит $ 4000. Как вы думаете, это не много?» Нелсон, Джек, Бидди, Норман, Джимми и Кетя. Блядь.

Джек влатан в джинсы, босиком, без рубашки, без майки, только на плечи наброшен коричневый платок. У одного парня борода, он ухмыляется и беспрерывно краснеет. Третий просто жирный. Пиявка да и только.

— Ты Борста в последнее время не видел? — спрашивает Джек.

— Нет.

— Пивом угости?

— Нет. Вы приходите, выдуваете все мое говно, потом сваливаете, а я на мели.

— Ладно.

Он подскакивает, выбегает и достает бутылку вина, которую заначил у меня на крыльце под подушкой кресла. Возвращается, свинчивает крышечку и присасывается.

— Торчу я в Венеции с этой чувихой и сотней радужек. Вдруг чую, мне на хвост садятся, я рву к Борсту вместе с этой чувихой и сотней радужек. Стучусь и говорю ему: «Мухой, пусти меня! У меня сотня радужек и легавые на хвосте!» А Борст дверь-то и закрывает. Я выламываю дверь, вместе с чувихой врываюсь внутрь. А Борст на полу какого-то парня раздрачивает. Я влетаю в ванную вместе с чувихой, дверь на лопату. Борст стучится. Я говорю: «Не смей сюда заходить!» И час там примерно вместе с этой чувихой просидел. Я ее вспорол пару раз, чтоб не скучно было. Потом вышли.

— А радужки скинул?

— Нет, блин, ложная тревога оказалась. Но Борст очень рассердился.

— Черт, — сказал я. — Борст не сочинил ни одного приличного стиха с 1955 года. За мамин счет живет. Прошу прощения. Но я это к тому, что он только пялится на телик, жрет свой утонченный сельдерей с зеленью да бегает по пляжу трусцой в грязном исподнем. А ведь был прекрасным поэтом, когда жил с молоденькими мальчиками в Аравии. Но сочувствовать ему я не могу. Победитель приходит голова в голову. Типа, как Хаксли сказал, Олдос: «Любой может быть…»

— Ты сам-то как? — спрашивает Джек.

— Сплошные отказы.

Один парень начинает играть на флейте. Пиявка сидит сиднем. Джек то и дело опрокидывает пузырь себе в рот. В Голливуде, штат Калифорния, стоит прекрасная ночь. Потом чувак, который живет на задах моего двора, падает с кровати, пьяный в дымину. Грохот что надо. Я уже привык. Я ко всему двору привык. Сидят все по своим норам, шторы задвинуты. Встают к полудню. Машины сидят перед домом, на них пыль, шины спущены, аккумуляторы текут. Все мешают выпивку с дурью и видимых средств к существованию не имеют. Мне они нравятся. Они меня не достают.

Чувак снова забирается на кровать, снова падает.

— Дурень ты, дурень, — доносится его голос. — А ну марш в постельку.

— Что там за шум? — спрашивает Джек.

— Мужик, который за мной живет. Очень одинок. Время от времени пивко попивает. У него в прошлом году мать умерла, оставила ему двадцать штук. Теперь он сидит дома, дрочит, смотрит по телику бейсбол и ковбойские стрелялки. Раньше на заправке работал.

— Нам пора отваливать, — говорит Джек. — Хочешь с нами?

— Нет, — отвечаю я.

Они объясняют, что все дело в Доме о Семи Фронтонах. Им надо повидаться с кем-то, а он как-то связан с Домом о Семи Фронтонах. Не сценарист, не продюсер, не актеры — кто-то еще [36] Видимо, имеется в виду последняя экранизация (1967) одноименного романа (1851) американского писателя Натаниэла Готорна (1804–1864), снятая американским режиссером Джеком Гленном (1904–1981). .

— Все равно нет, — говорю я, и они выметаются. Утеха для глаз.

И я сажусь к макакам снова. Может, выйдет ими пожонглировать? Вот бы заставить всю дюжину ебстись одновременно! Ага-а! Но как? И зачем? Вот, к примеру, Королевский Лондонский Балет. Но зачем, зачем? Я схожу с ума. Ладно, в Королевском Лондонском Балете есть идея. Они балетируют, а дюжина макак летает. Только перед представлением кто-то им всем дает Шпанской Мушки. Не балету. Макакам. Но Шпанская Мушка — миф, не так ли? Ладно, появляется еще один спятивший ученый с настоящей Шпанской Мушкой! Нет, нет, господи ты боже мой, никак не вытанцовывается!