Жиль Легардинье - Совсем того!

— Бригады?

— Да, так называют команду поваров.

Эндрю смаковал каждый кусочек. Он уже давно не получал такого наслаждения от еды. Даже кухня его любимого «Браунинга» по сравнению с этим блюдом показалась бы безвкусной.

— И много вы знаете таких рецептов?

— Кое-что знаю.

Он положил в рот новую порцию и заработал челюстями.

— Одиль, это не еда, а произведение искусства!

— Может, это избавит вас от желания воровать еду у кота…

— Вы уже подали это блюдо Мадам?

— Она не хочет. Для нее ничего не должно меняться. С ней я топчусь на том, что ей привычно. Раз в неделю ромштекс, семьдесят граммов, которые она всегда делит на девять кусочков, эта чертова брокколи и салат из риса с кукурузой… Поначалу я пыталась приготовить ей что-нибудь другое, но она и пробовать не стала.

— Могу я высказать кое-какое соображение?

— Если по поводу того, как расставлены кастрюли, я бы предпочла, чтобы вы делали вид, будто ничего не заметили…

— А я ничего и не заметил.

— Если по поводу того, сколько весит Мефистофель, — тоже.

— Ваш кот — форменный атлет.

— Не перегибайте палку. По поводу рецепта?

— Вовсе нет. Просто я подумал, почему бы Мадам, вам, Филиппу и Манон не собраться как-нибудь за одним столом.

— Мадам не любит вмешиваться в нашу жизнь, что касается Филиппа…

— Он, конечно, не такой утонченный человек, как вы, но мне кажется, что он, как говорят у вас, «славный малый».

— Я сомневаюсь. Поначалу он постыдным образом меня клеил…

— Поначалу все бывают неловки.

— В молодости у меня была подруга, она говорила: «Неважно, как разжечь огонь. Важно, сколько он будет гореть…» Тонко подмечено, да? Ну, в общем, она уже в третьем разводе. А я люблю, чтобы за мной красиво ухаживали. Один раз я попалась на этот крючок: он умел красиво ухаживать, и это было прекрасно…

Эндрю, заинтригованный, смотрел на Одиль, пока та ела. Внезапно она перехватила его взгляд:

— Вы думаете, почему я здесь, не замужем в моем-то возрасте, притом что я любила?

— Я не осмеливаюсь…

— А я не прочь рассказать об этом. Я еще никому здесь не рассказывала. История проста, месье Блейк: он уехал. Он был заместителем директора в «Реле де Дормёй». Ради него я научилась готовить. Я думаю, мы любили друг друга. Я была счастлива с ним. Спустя несколько лет ему предложили место шеф-повара в вашей стране. Он предложил мне поехать с ним, но я отказалась.

Одиль перестала есть. Она уставилась в тарелку, рисуя вилкой узоры на пюре.

— Он пытался меня уговорить, — подняв глаза, продолжала она, — но я ни в какую. Я боялась. Мне так странно об этом говорить, я так долго не могла признаться себе в этом… Я боялась перемен, боялась все бросить и уехать. Какая дура… Еще я боялась, что, став шефом, он решит, что я не так уж и хороша для него. Мы расстались. Через полгода я уволилась из «Реле» и сделала все возможное, чтобы работать на кухне и при этом избегать всего, что напоминало бы мне большой ресторан. Я пробовала работать в школьных столовых — кормила детей полуфабрикатами, а им хотелось рубленого бифштекса с жареной картошкой. Работала в двух домах престарелых, а потом увидела объявление и приехала похоронить себя здесь. Вы, наверное, считаете меня слишком пафосной…

— Потому что вы жалеете о прошлом? Ну, конечно, нет.

— А вы жалеете о прошлом?

— Еще как жалею. Но в моем возрасте жалеют не столько об ошибках, сколько о людях. Мне их так не хватает…

— Вы тоже любили. Это чувствуется — по манере держать себя, отношению к жизни. От вас что-то такое исходит… Несмотря на свои недостатки, Мадам тоже относится к этой категории.

— К категории тех, кто познал любовь, а потом ее потерял?

— Можно сказать и так.

— В отличие от нас, Одиль, вы не вдова. Вы никогда не пытались навести справки о вашем шефе?

— Он наверняка устроил свою жизнь, преуспел… забыл уж обо мне.

— Ни разу не пытались?

— Ни разу. Мне так стыдно.

— И готовите только для кота…

— Он меня не судит.

— А если я вам скажу, что я об этом думаю, вы станете, несмотря ни на что, готовить мне ваши чудесные блюда?

Одиль улыбнулась, но ничего не сказала.

Почему бессонной ночью время идет так медленно? Почему в голову лезут грустные мысли? Блейк лежал в постели и думал об Одиль, Манон, Филиппе и даже о Янисе. Все они жили какой-то странной жизнью, все оказались здесь разными путями. У каждого, сколько бы ему ни было лет, за внешними проявлениями, за маской, которую он на себя надел, чувствовался душевный надлом… Эндрю вздохнул. Он находился во Франции всего несколько недель, а уже размышлял бог знает о чем.