Уильям Сароян: Случайные встречи

В «Случайных встречах» Сароян во всем следует памяти.

Все, что сохранила память, все значительно и все интересно.

Он пишет жизнь так, как ее помнит, и он верит, что в причудливой, необъяснимой и подчас алогичной памяти есть свой смысл, своя философия.

Сюжеты, подсказанные жизнью, Сароян, как правило, не менял, не придавал им литературной стройности и завершенности. С годами он все больше тяготел к письму раскованному, почти бессюжетному. Демократизм Сарояна — человека и писателя, конечно же, сказался и в его слоге, в его письме. Сароян как-то заметил, что «научится писать так, как идет этот снег».

Есть у Сарояна рассказы, герои которых — бежавшие из турецкой Армении от резни и погромов армяне. Сароян и сам был сыном армян-эмигрантов, обосновавшихся в Америке.

Американский писатель, Сароян неоднократно подчеркивал, что он армянин. «Я писал по-английски языком тружеников армян. Выходило скверно, но я был упрямый, и в конце концов издатели, отчаявшись, сдались и потихоньку стали печатать мою писанину».

Сароян не представлял себе жизни без Армении. Он приезжал в Армению. Были у него здесь друзья. Он знал Егише Чаренца, Ваана Тотовенца, Гургена Маари… Он дружил и переписывался со многими современными армянскими писателями.

«Я хочу приехать к вам еще раз, — писал Сароян в июне 1978 года. — Хочу всех вас видеть. Жажду снова увидеть холмы и скалы возле дома Гурзадяна, окруженного садом с дивными розами…»

В октябре 1978 года Сароян приезжал в Армению на торжества по случаю 150-летия присоединения Армении к России. Из Москвы он летел в одном самолете с киргизской делегацией.

— Другие народы приезжают к вам разделить вашу радость. Это хорошо! — восхищался Сароян. — А армяне, значит, летают к ним на праздники. Это хорошо…

Еще в 1976 году в Ленинграде, когда мы поехали на Пискаревское мемориальное кладбище, Сароян сказал:

— Я люблю русских за их литературу и за то, что это здоровые люди. И они хотят быть здоровыми.

«…Никто не забыт, и ничто не забыто» — эти слова, выбитые на гранитной стеле, Сароян перевел на английский. Важные для себя слова он всегда переводил, чтобы лучше их запомнить, лучше понять.

Фотографировались на Исаакиевской площади. Фотограф — инвалид войны. Пальцы рук обожженные, скрюченные, он с трудом нажимает на затвор фотоаппарата.

— У него, — говорит Сароян, — большая жизнь в прошлом. Я люблю таких людей. Надо, чтобы он рассказал нам о себе.

Октябрь в Ленинграде ясный, солнечный. И все-таки Сароян одет легко — на нем тоненький белый плащ.

— Может быть, купить вам пальто?

— Что вы, зачем мне пальто? По этим улицам ходил в старой шинели Акакий Акакиевич Башмачкин. Я хочу понять его. У меня мерзнет спина, и я чувствую Акакия Акакиевича.

Когда мы вышли на Невский проспект, Сароян сказал:

— Это — великая улица. По ней ходили герои Гоголя. Ходил сам Гоголь. Ходил Пушкин…

О Гоголе Сароян говорил постоянно:

— Гоголь раньше Чаплина поведал миру историю «маленького человека». «Маленького человека» принижают, это бедный человек. Но если написать историю этого бедного человека, то он уже перестанет быть «маленьким». Гоголь написал его историю. Он возвеличил его.

В Ленинграде, а затем в Москве и в Ереване было много хороших, памятных дней. Сароян счастливо улыбался и то и дело говорил:

— Может оказаться, что сегодняшний день был лучшим днем нашей жизни.

Когда в 1978 году мы снова встретились и вместе с друзьями провели у подножия Арарата веселый солнечный день, Сароян произнес знакомую фразу:

— Может оказаться, что сегодняшний день был лучшим днем нашей жизни.

И таких лучших дней было много. Стоило Сарояну один из своих дней назвать лучшим, как через день-другой ему казалось, что вот этот, сегодняшний день, был бесподобным, самым, самым лучшим.

И так всегда, учил Сароян, каждый новый день, дарованный нам судьбой, тем и хорош, что может оказаться не последним, а лучшим днем нашей жизни.

Вот и сейчас, сегодня, читая и перечитывая Сарояна, очень может быть, что мы прожили один из лучших дней нашей жизни.

Один из многих, многих лучших дней…

Левон Мкртчян