Мира Джейкоб - Самоучитель танцев для лунатиков

– Как ты могла так напиться при людях, с которыми я работаю?! – заорал Томас, расхаживая туда-сюда по двору. – И что они о тебе теперь думают?

– Ты же мне сам сказал! Моника то, Моника се, почему ты не можешь быть такой, как Моника?

– Моника пить умеет!

– Шлюха твоя Моника! – споткнувшись, буркнула Камала и хмуро посмотрела себе под ноги.

– Она моя ассистентка, Камала! Не смей так о ней говорить!

– Она тебя трогала!

– Все американцы так делают! У них это принято! Ты бы знала, если бы хоть с кем-нибудь общалась!

– А-а-а, ну давай-давай, теперь еще скажи, что мне надо найти работу, и я тебя убью! Разорву на мелкие кусочки!

– Мы не вернемся, Камала! Ты должна хотя бы попытаться привыкнуть к жизни здесь!

– Конечно, потому что мне больше нечем заняться между уборкой дома, готовкой еды для твоих детей и их уроками, да?

– Займись чем-нибудь! Пойди волонтером в приют! Найди работу на полдня!

– То есть ты думаешь, что я сижу тут, как принцесса, и позвякиваю браслетами, а долбаные служанки все делают за меня! Конечно, езжай, дорогая, на работу, а потом возвращайся домой, приготовь ужин и наведи чистоту, как эта идиотка из рекламы духов! Так, да? – захохотала она. – Однако, ваше величество как-вас-там, я не согласна!

– Камала…

– НЕ СОГЛАСНА! – Она свирепо посмотрела на него. – Думаешь, если мы станем все время меняться, меняться, меняться, чтобы быть как эти люди, то будем счастливы? – вздернув подбородок, с вызовом спросила Камала. – Пожалуйста, вперед! Давай, становись дурачком, который все время улыбается без всякой причины, потому что мне уже все равно! Мне правда все равно!

Но самое неожиданное случилось дальше. Отец уехал. Амина и Акил стояли на пороге дома, а он развернулся, сел в машину, с ревом завел двигатель – и поминай как звали. Если бы он и заметил их, то вряд ли остановился бы. После ссоры Томас не ужинал дома пару вечеров. Много дней, а потом и недель дети не видели отца в светлое время суток.

Камала погрузилась в злобу и тоску, и это выглядело даже изысканно. Каждый день она готовила ужин, словно в последний раз, – вымешивала тесто для слоеных парат и тщательно отмеряла порции масалы лишь для того, чтобы потом в ярости смотреть, как хлебцы черствеют, не дождавшись хозяина. Измельчая листья кориандра под сериалы «Даллас» и «Династия», она ощущала легкую тошноту и вместе с тем облегчение, ей казались отвратительными любовные интрижки, к которым у американцев была чуть ли не генетическая предрасположенность. Она брала индийские фильмы у Балы Курьян, но смотрела их только до трагической кульминации, а потом долго ходила по кухне и гремела посудой.

Амина вздохнула, теребя ремень безопасности. Кто знает, что они увидят, когда вернутся домой? Гадать не хотелось… На въезде в город машины ползли медленно, словно улитки. Акил выдохнул сквозь зубы и принялся крутить ручку настройки, пытаясь поймать радиостанцию, по которой гоняли тяжелый рок. Она всегда исчезала на подъездах к дому. Брат со вздохом щелкнул выключателем радио, а потом потянулся к бардачку. Амина оттолкнула коленом его руку:

– Мы уже совсем близко! От тебя вонять будет!

– Да она ничего не заметит!

– Она не дура!

– Нет, не дура, просто она так злится, что ей все равно.

Амина снова вздохнула. Пора было привыкнуть к тому, что мать могла впасть в ярость в любом уголке дома – тогда она переставала видеть что-либо вокруг. Но девочка совсем терялась, когда обнаруживала, что Камала сидит в гостиной и бесконечно долго гладит обивку кресла. А если Амина заговаривала с ней, то вместо ответа она вставала и выходила из комнаты.

– У тебя жвачка есть? – спросил Акил.

Амина полезла во внешний карман рюкзака, достала пачку «Джуси фрут», протянула одну пластинку брату, развернула вторую и положила себе в рот. Потом включила магнитолу и поставила кассету «Iron Maiden», утешаясь сладким вкусом во рту и оглушительными криками рокеров. Машина неумолимо приближалась к дому.

– Ну? – посмотрела на них Камала. – Как все прошло?

Амина и Акил уставились на мать, потеряв дар речи. Дело было даже не в комбинезоне из похожего на пластик материала, не в том, что она расплела косу и завязала хвост почти на макушке, и даже не в красовавшихся на ногах у Камалы новеньких белых, будто межгалактическое безе, теннисках, – дело было в ее улыбке. Прошло всего восемь часов, а мама вдруг стала бодра и весела. На веках и губах переливались оттенки розового и фиолетового.