Иэн Макьюэн - Закон о детях

Под конец ужина, когда безопасные темы были исчерпаны, повисло угрожающее молчание. Аппетит пропал, десерты и половина вина остались нетронутыми. Свербели невысказанные упреки. У нее на уме – его бесстыжая выходка, у него – так она думала – ее раздуваемая обида. Принужденным тоном он принялся рассказывать о геологической лекции, которую посетил вчера вечером. Там говорилось о том, что слои осадочных пород можно читать как книгу по истории Земли. В заключение лектор позволил себе некий домысел. Через сотню миллионов лет, когда большая часть океанов уйдет в земную мантию, а в атмосфере не останется достаточно углекислого газа для жизни растений и поверхность планеты превратится в каменистую пустыню, какие следы нашей цивилизации найдет геолог, гость из других миров? В нескольких футах под землей жирная черная прослойка обозначит наше отличие от того, что было раньше. В этом шестидюймовом черном слое сконцентрируются наши города, средства передвижения, дороги, мосты, оружие. И разнообразные химические соединения, отсутствующие в прошлых геологических эпохах. Бетон и кирпич разрушатся так же легко, как известняк. От нашей лучшей стали останутся только рыжие пятна. При тщательном микроскопическом исследовании может обнаружиться большое количество пыльцы с однообразных пастбищ, которые мы устроили для прокорма гигантского поголовья скота. При удаче геолог сможет наткнуться на окаменелые кости, даже наши. Но дикие животные, включая рыб, составят едва ли десятую часть веса наших коров и овец. Он вынужден был заключить, что наблюдает начало массового вымирания, что на наших глазах уже сокращается разнообразие жизни.

Джек говорил пять минут. Он тяготил ее, угнетала тяжесть бессмысленно уходящего времени. Невообразимая пустыня лет, неизбежный конец будоражили его. А ее – нет. Ей овладело уныние. Оно давило на плечи, растекалось по ногам. Она сняла салфетку с колен и положила на стол жестом капитуляции, потом встала.

Он продолжал, словно удивляясь:

– Вот как мы распишемся в геологической книге.

Она сказала:

– Думаю, пора попросить счет, – и быстро ушла в дамский туалет, чтобы встать там перед зеркалом с закрытыми глазами и гребнем в руке – на случай, если кто-то войдет, – и несколько раз глубоко вздохнула.

Лед таял медленно и неравномерно. Поначалу было облегчение оттого, что не надо избегать встреч в квартире и до удушья соревноваться в холодной вежливости. Теперь ели вместе, принимали приглашения на ужин с друзьями, разговаривали – большей частью о работе. Но спал он по-прежнему в свободной комнате, а когда приехал девятнадцатилетний племянник, снова переселился на кушетку в гостиной.

Конец октября. Часы отскочили назад, отметив последний отрезок иссякающего года, и темнота отвоевывала время у суток. На несколько недель между ней и Джеком установилось статическое равновесие, почти такое же душное, как прежде. Но она была занята, и к вечеру не оставалось сил на трудные разговоры, которые могли бы перевести их отношения в новую фазу. Вдобавок к обычным делам на Стрэнде она возглавляла комитет по новым судебным процедурам и заседала еще в одном, рассматривавшем Белую книгу по реформе семейного права. Если хватало сил, после ужина упражнялась на рояле, готовясь к выступлению с Марком Бернером. Джек тоже был занят, заменял больного коллегу в университете, а дома усердно писал длинное введение к своему Вергилию.

Барристер, организатор рождественского вечера, сказал им с Бернером, что концерт в Большом зале предстоит открывать им. Их выступление – двадцать минут и максимум пять минут на бисы. Достаточно времени для песен из «Летних ночей» Берлиоза и песни Малера на слова Рюккерта «Я потерян для мира». Хор Грейз-инна будет петь Монтеверди и Баха, а затем струнный квартет исполнит Гайдна. Некоторые старейшины Грейз инна проводили много вечеров в Вигмор-Холле, где, сосредоточенно хмурясь, слушали камерную музыку. Они знали репертуар. Говорили, что они слышат фальшивую ноту раньше, чем она прозвучала. Здесь, хотя до концерта будет вино и внешне, по крайней мере, все будут настроены великодушно, требования к любительскому исполнению все равно остаются безжалостными. Иногда Фиона просыпалась до рассвета и думала, справится ли она на этот раз, нет ли возможности увильнуть. Ей казалось, что у нее не хватит сосредоточенности, а Малер был труден. Такой томительно медленный, в шатком равновесии. Он ее разоблачит. И от этой германской тяги к небытию ей делалось не по себе. Но Марк жаждал исполнить. Два года назад распался его брак. Теперь, если верить Шервуду Ранси, в его жизни появилась женщина. Фиона догадывалась, что она будет среди слушателей, и Марку хочется произвести впечатление. Он даже попросил Фиону выучить пьесы наизусть, но это было выше ее сил. На память она могла сыграть только три-четыре коротких вещи на бис.