Иэн Макьюэн - Закон о детях

Фиона указала на два деревянных стула у орехового стола, и они сели друг против друга. Люстра – фабричного изготовления тележное колесо из мореного дерева с четырьмя энергосберегающими лампами – бросала сбоку на лицо мертвенно-белый свет. Он лежал бликами на высокой скуле и нижней губе и подчеркивал ложбинку под носом. Это было красивое лицо.

– Вы не показались мне идиотом.

– А я им был. Когда врачи и сестры меня уговаривали, я себя чувствовал благородным героем и говорил: оставьте меня в покое. Я был чистым и непорочным. Они не понимали, какой я значительный, – мне это ужасно нравилось. Прямо раздувался. Мне нравилось, что родители и старейшины мной гордятся. По ночам, когда никого не было, я придумывал видео про себя, как террористы-смертники. Я собирался снять его на мобильник. Хотел, чтобы меня показали в телевизионных новостях и на моих похоронах. До слез себя доводил в темноте, воображая, как несут мой гроб мимо родителей, мимо школьных друзей и учителей, мимо всего собрания – цветы, венки, грустная музыка, все плачут, все гордятся мной и любят меня. Правда – я был идиотом.

– А где был Бог?

– За всем этим. Я его приказаний слушался. Но главное – замечательное приключение: как я красиво умру, и меня будут обожать. Три года назад у одной знакомой девочки, пятнадцатилетней тогда, была анорексия. Она мечтала исчахнуть – как сухой лист на ветру, так она говорила, – медленно угаснуть до смерти, и все будут ее жалеть и винить себя, что не понимали ее. Вот примерно так же.

Он сидел перед ней, и она вспомнила, как он сидел в больнице, опершись на подушки, среди подросткового хлама. Вспомнила не болезнь его, а энтузиазм, беззащитное простодушие. Даже слово «анорексия» прозвучало у него как «интересное приключение». Он вынул из кармана узкую полоску зеленой материи, может быть, вырванную из подкладки, и перебирал в пальцах, как четки.

– Так дело было не столько в вашей религии, сколько в вашем самоощущении?

Он поднял обе ладони.

– Оно зависело от религии. Я исполнял Божью волю, а вы и остальные были явно неправы. Как я мог угодить в такую кашу, если бы не был свидетелем?

– Вашей анорексичной подруге это, видимо, удалось.

– Да… ну, наверное, анорексия тоже вроде религии.

Она посмотрела на него с сомнением, и он принялся импровизировать:

– А, знаете, хочешь пострадать, желаешь быть мучеником, жертвой, думаешь, все на тебя смотрят, переживают, весь мир только тобой и занят. И твоим весом!

Она не могла удержаться и засмеялась над этим иронически самодовольным объяснением. Он улыбнулся, радуясь, что неожиданно сумел ее развеселить.

Они услышали шаги и голоса в коридоре – гости шли из столовой в гостиную пить кофе. Затем отрывистый смех рядом с дверью в библиотеку. Адам напрягся, испугавшись, что им помешают, и они заговорщицки умолкли в ожидании, когда удалятся шаги. Адам сцепил руки на полированном столе и смотрел на них. Она подумала о его детстве и отроческих годах – о бесконечных часах молитв и о разных ограничениях, которых себе даже не представляла, о сплоченной любящей общине, которая поддерживала его, пока почти не убила.

– Адам, еще раз спрашиваю. Зачем вы здесь?

– Чтобы поблагодарить вас.

– Есть более простые способы.

Он досадливо вздохнул и положил тряпочку в карман. Ей на миг показалось, что он намерен уйти.

– Ваш приход был одним из самых счастливых событий за все время. – Затем торопливо: – Религия родителей была ядом, а вы противоядием.

– Не помню, чтобы высказывалась против веры ваших родителей.

– Да. Вы были спокойны, вы слушали, задавали вопросы, иногда сами говорили. В этом все дело. В вас. В том, как вы думаете и говорите. Если непонятно, о чем я, – подите послушайте старейшин. А когда мы запели…

Она живо перебила:

– Вы еще играете на скрипке?

Он кивнул.

– А стихи?

– Да, много пишу. Но то, что раньше писал, терпеть не могу.

– Нет, вы молодец. Я знаю, вы еще напишете что-то замечательное.

Фиона увидела в его глазах огорчение. Она отстранялась от него, изображала заботливую тетушку. Она вернулась к оставленной ранее теме, сама не понимая, почему так боится разочаровать его.

– Но ваши учителя, наверное, должны очень отличаться от старейшин.

Он пожал плечами.

– Не знаю. – И добавил в качестве объяснения: – В школе было колоссально.

– И что же во мне такого, по-вашему? – Она задала вопрос серьезно, без тени иронии.

Вопрос его не смутил.