Иэн Макьюэн - Закон о детях

Когда ей было восемнадцать, дядя Фред перенес свою практику на юг, и роман с Китом кончился слезами и любовными стихами, так и не посланными. Это был опыт мятежной и рискованной веселой жизни, больше он не повторялся и навсегда остался связан с образом Ньюкасла. Он не мог повториться в Лондоне, где вся жизнь ее была подчинена профессии. Она неизменно ощущала подъем, подъезжая к городу, когда видела впереди высокий мост Стефенсона над Тайном и, как в шестнадцать лет, выходила под длинные стеклянные арки Центрального вокзала, творение Джона Добсона, и через пышный неоклассический портик Томаса Проссера – в город. Это дядя-дантист, встречавший племянницу на зеленом «ягуаре» с возбужденными кузинами, научил ее ценить красоту вокзала и архитектурных сокровищ города. Ее никогда не покидало впечатление, что она приехала за границу, очутилась в каком-то балтийском городе-государстве, и от этого возникало чувство гордости и странного оптимизма. Воздух здесь бодрил, серое свечение неба рождало ощущение простора, местные были дружелюбны, но проявляли себя резче, отчетливее, с налетом застенчивости или самоиронии, как актеры в комедии. По сравнению с их речью ее южный выговор звучал натянуто, искусственно. Если, как утверждал Джек, разнообразие британских характеров определяется геологией, то здешние были гранитом, а она – ломким известняком. Но в девичьей своей влюбленности в город, в двоюродных сестер, в группу и первого друга верила, что может измениться, стать более настоящей, подлинной, стать как эти северяне. Теперь, много лет спустя, эти мечты вызывали у нее улыбку. Но с каждым приездом всплывала смутная мысль о неиспытанных возможностях иной жизни, обновления – даже теперь, на пороге шестидесятилетия.

Она ехала в «бентли» 1960-х годов, ехала к Ледмен-Холлу, расположенному в парке, в миле от главных ворот. Вскоре они миновали крикетное поле, проехали по буковой аллее, где деревья уже волновались под крепнущим ветром, и, наконец, мимо озера, затянутого ряской. Холл в палладиевом стиле, недавно выкрашенный ярко-белой краской, вмещал в себя двенадцать спален, девять человек обслуги и двух судей Высокого суда, прибывших на выездную сессию. Путеводитель Певзнера со сдержанной похвалой отзывался об оранжерее и ни о чем более. Скальпель экономии не коснулся Ледмен-Холла из-за бюрократического упущения, но конец был близок – это был последний год для судейских. Холл, арендуемый на несколько недель в году у местной семьи потомственных угледобытчиков, служил по большей части местом проведения конференций и свадеб. Поле для гольфа, теннисные корты и открытый бассейн с подогревом, как выяснилось, были ненужной роскошью для очень занятых судей. С будущего года им вместо этого «бентли» будут подавать такси, просторные «воксхоллы». И селить их будут в одной из центральных городских гостиниц. Приезжие судьи уголовного суда, иногда приговаривавшие к большим срокам местных жителей, у которых были опасные родственники, предпочли бы уединенность этого большого особняка. Но любая попытка отстоять Ледмен-Холл выглядела бы своекорыстием.

Полинг с экономкой ждали ее на гравийной дорожке перед парадной дверью. Последнему приезду он хотел придать некоторую торжественность. Подойдя к задней двери машины, он картинно взмахнул рукой и щелкнул каблуками. Как обычно, экономка была новая. На этот раз – полька, молодая, лет двадцати или чуть больше, подумала Фиона, но взгляд у нее был спокойный и холодный, и она, опередив Полинга, решительно подхватила самый большой чемодан судьи. Она и секретарь пошли впереди к привычной квартире Фионы во втором этаже. Квартира была на фасадной стороне, из трех высоких окон открывался вид на буковую аллею и часть заросшего водорослями озера. За десятиметровой спальней была комната с письменным столом. Ванная, однако, находилась в коридоре, куда надо было спуститься по трем ступенькам, застеленным дорожкой. Здание модернизировали, но количество душевых и туалетов еще предстояло увеличить.

Гроза началась, когда она вышла из ванной. Она стояла в пижаме перед средним окном и наблюдала, как полосы дождя, высокие призрачные полотнища, проносятся над полями, то и дело скрывая их из виду. Она увидела, как верхняя ветвь одного из ближайших буков обломилась и стала падать, опрокинувшись, застряла в сучьях, снова стала падать, опять застряла, потом ветер освободил ее, и она с треском упала на дорожку. Почти так же громко, как сплошной стук дождя по гравию, бурчала вода в желобах. Фиона включила свет и стала одеваться. Она уже на десять минут опаздывала к хересу в гостиной.