Иэн Макьюэн - Закон о детях

Через неделю, в понедельник утром, когда ей предстояло ехать на северо-восток Англии, в семейной линии разлома произошло микроскопическое смещение, незаметное, почти как дрейф материков. Оно было бессловесным и не вызвало никакой реакции. Позже, в поезде, когда Фиона думала об этом моменте, он представлялся пограничным между реальностью и воображением. Могла ли она доверять своему воспоминанию? Она вошла в кухню в половине восьмого. Джек стоял у рабочего стола спиной к ней и насыпал зерна в кофемолку. Ее чемодан был уже в прихожей, и она поспешно собирала несколько последних документов. Ей было тяжело находиться с мужем в одном помещении. Она взяла шарф со спинки стула и пошла за недостающими бумагами в гостиную.

Через несколько минут она вернулась на кухню. Он как раз вынимал из микроволновки кружку с молоком. Они были привередливы в отношении утреннего кофе, и с годами у них выработался общий вкус. Они любили крепкий колумбийский высшего сорта, отфильтрованный, в высоких тонкостенных чашках, с теплым, но не горячим молоком. По-прежнему спиной к ней он подлил в свой кофе молока, а потом повернулся с чашкой на весу, чуть-чуть как бы протянув ее в направлении Фионы. Выражение его лица не подразумевало, что он предлагает чашку ей, поэтому она не кивнула и не покачала головой. На миг их взгляды встретились. Он поставил чашку на сосновый стол и на сантиметр подвинул к ней. Само по себе это могло ничего не значить – в своем напряженном кружении друг вокруг друга они были изысканно вежливы, словно соревнуясь в том, кто из них разумнее, кто свободней от озлобленности. Негоже было бы сварить кофе только для себя. Но по-разному можно поставить чашку на стол: категорично стукнуть фарфором о дерево или, наоборот, деликатно и беззвучно опустить на столешницу; также и принять чашку можно по-разному – Фиона взяла ее плавно, в замедленном движении, и после первого глотка не ушла с чашкой, сразу или помедлив, как могла бы в любое другое утро. Несколько секунд прошло в молчании, но на большее они не были готовы – этот момент вместил в себя слишком много, и попытка продлить его отбросила бы их назад. Он отвернулся, чтобы взять свою чашку, отвернулась и она – чтобы забрать что-то из спальни. Двигались они чуть медленнее обычного, как бы даже неохотно.

Днем она приехала в Ньюкасл. У турникета ее ждал водитель, чтобы отвезти в суд на набережной. У судейского входа ее встретил Найджел Полинг и проводил в кабинет. Он приехал из Лондона утром на машине и привез документы и ее мантию – полное обмундирование, как он выразился, – потому что ей предстояло заседать и в суде по делам семьи, и в Суде королевской скамьи. Пришел секретарь суда – официально приветствовать ее, затем пришел регистратор, и они вместе просмотрели список дел, назначенных на эти дни.

Были еще кое-какие мелочи, так что освободилась она только к четырем. Прогноз обещал грозу в начале вечера – она надвигалась с юго-запада. Фиона попросила водителя подождать и пошла прогуляться по широкой набережной, под Тайнским мостом, потом по Сандхилл-стрит – мимо новых кафе под открытым небом и солидных коммерческих зданий с классическими фасадами. Ей нравилось это буйство мускулистого чугуна и постиндустриального стекла и стали, старые склады, спасенные от обветшания молодой фантазией кофеен и баров. У нее многое было связано с Ньюкаслом, и здесь она чувствовала себя своей. В отрочестве, во время повторявшихся болезней матери, она несколько раз жила здесь у любимых кузин. Дядя Фред, зубной врач, был самым богатым человеком из всех, кого она знала лично. Тетя Симона преподавала французский в классической школе. В доме был симпатичный беспорядок – отдохновение после душных, вылизанных материнских владений в Хинчли. Кузины, ее ровесницы, веселые и своевольные, вечерами вытаскивали ее на страшные вылазки: выпивка, четверка увлеченных музыкантов с волосами до пояса и вислыми усами, развратные с виду, а на самом деле добрые. Ее родители пришли бы в смятение, если бы узнали, что прилежная шестнадцатилетняя дочь сделалась завсегдатаем в неких клубах, пьет вишневку и ром с кока-колой, и у нее уже был первый любовник. Вместе с двоюродными она стала фанаткой, новенькой дорожной помощницей плохо оснащенной любительской блюзовой группы, помогала втаскивать усилители и ударную установку в беспрестанно ломавшийся ржавый фургон, часто настраивала гитары. Эмансипацию ее сильно ограничивало то, что приезжала она нечасто и не больше чем на три недели. Если бы дольше – а это никогда не получалось, – может быть, ей позволили бы спеть блюз. Может быть, вышла бы замуж за Кита, сухорукого солиста и исполнителя на губной гармонике, которого она молча обожала.