Иэн Макьюэн - Закон о детях

В-третьих, очевидно, продолжал Бернер, что риск инфекции в связи с переливанием крови минимален. Последствия же отказа несомненны и ужасны и, вероятно, фатальны. И, в-четвертых, то, что Адам держится веры родителей, – не просто совпадение. Он любящий и преданный сын и вырос в атмосфере их искренних и твердых верований. Его весьма необычные идеи касательно продуктов крови – на самом деле не его, как подчеркнул доктор. У всех у нас в семнадцать лет были идеи, которых мы сегодня наверняка стеснялись бы.

Бернер быстро подвел итог. Адаму нет восемнадцати, он не понимает, какие испытания его ждут, если ему не будут переливать кровь. Неправильное влияние на него оказала секта, в которой он вырос, и он знает об отрицательных последствиях в случае своего отступничества. Взгляды свидетелей Иеговы кардинально расходятся с таковыми современного разумного родителя.

Не успел Марк Бернер сесть, как Лесли Грив уже был на ногах. Адресуясь куда-то на метр левее Фионы, он начал с того, что тоже хочет привлечь ее внимание к определению лорда Скармана. «Право пациента принимать самостоятельное решение можно считать одним из фундаментальных прав человека, защищаемых общим правом». Таким образом, этому суду крайне нежелательно вмешиваться в решение человека, безусловно, развитого и умного, когда дело касается его лечения. Ссылки на то, что ему осталось два или три месяца до совершеннолетия, явно неубедительны. В вопросе, серьезно затрагивающем одно из основных прав человека, не годится прибегать к магии чисел. Этот пациент, неоднократно и недвусмысленно выражавший свою волю, намного, намного ближе к восемнадцати-, чем к семнадцатилетию.

Грив закрыл глаза, напряг память и процитировал из восьмого раздела Закона о реформе семейного права от 1969 года. «Согласие лица, достигшего шестнадцатилетия, на любое хирургическое, терапевтическое или стоматологическое лечение, которое в отсутствие согласия было бы нарушением его прав, должно иметь силу, как если бы лицо было совершеннолетним».

– Миледи будет интересно узнать, что он читал свои стихи среднему медицинскому персоналу. И произвел сильное впечатление. Он гораздо вдумчивее большинства своих сверстников. Суду следует принять во внимание, что, если бы он родился на несколько месяцев раньше, его фундаментальное право было бы неоспоримо. При полной поддержке любящих родителей он ясно выразил свой отказ от процедуры и подробно изложил религиозные принципы, на которых его отказ основывается.

Грив сделал паузу, как бы задумавшись, потом показал на дверь, через которую вышел консультант. Вполне понятно, что мистеру Картеру претит сама мысль об отказе от лечения. Это говорит лишь о его преданности делу, каковой и следовало ожидать от выдающегося профессионала. Но профессионализм помешал ему оценить компетентность Адама. В конечном счете это вопрос не медицинский, но правовой и этический. Он затрагивает неотчуждаемое право молодого человека. Адам полностью сознает, к чему может привести его решение. К преждевременной смерти. Об этом он говорил неоднократно. Да, он не знает, как именно произойдет смерть, – но суть не в этом. Никто из признававшихся компетентными, по Гиллик, не мог обладать таким знанием во всей полноте. И не обладал. Все мы знаем, что когда-нибудь умрем. Никто не знает как. И мистер Картер признал здесь, что лечащий персонал не хочет нагружать Адама подобными деталями. Компетентность, по Гиллик, основывается на другом: на очевидном понимании того, что отказ от лечения может повлечь за собой смерть. И по этому критерию возраст несуществен.

За это время судья заполнила три страницы убористыми заметками. Одна из них, отдельной строкой, – «стихи?». В потоке аргументов вырисовывался яркий образ: юноша на подушках читает свои стихи усталой сестре; она знает, что нужна сейчас другим, но по доброте не может ему об этом сказать.

В возрасте Адама Фиона сама сочиняла стихи, но никогда не осмеливалась читать их вслух, даже себе. Она помнила катрены – дерзко не рифмованные. Один был даже об утопающей: лежа навзничь, она сладостно погружается в реку среди водорослей – фантазия была навеяна картиной Миллея «Офелия», перед которой она стояла завороженно во время школьной экскурсии в галерею Тейт. Дерзостное четверостишие в блокноте с ломкими страницами и чернильными рисуночками желательных причесок на обложке. Насколько она помнила, блокнот лежал дома на дне картонной коробки в нежилой комнате без окон. Если это место еще можно назвать домом.