Янош Хаи - Парень

Малыша я люблю, — думал он, — ради малыша стоит… Но тут же забыл, что стоит, и никак не мог вспомнить. Мари была с малышом во дворе, стояла осень, еще не похолодало, ребенку нужен свежий воздух, чтоб здоровеньким был, чтобы, когда вырастет, болезни не валили его с ног так легко. Опоздаешь, сказала Мари, когда он вышел; а, все равно, пробурчал он. Шел он медленно, заранее смирившись с опозданием, приняв его к сведению, медленнее, чем должны были происходить события, но, даже двигаясь еле-еле, он не мог принудить их к тому, чтобы они остановились совсем. Да и как это было возможно: ведь как раз наступило время, чтобы они происходили, и вмешаться в этот процесс не мог никто, даже он, чья жизнь в этих условиях подошла к самой грани.

После обеда зашла мать; нашего парня еще не было дома, тут Мари и выложила ей все. Мать принесла еды, пускай будет на ужин, сын поест, ему силы нужны, а Мари говорила, вроде как лишнюю картошку, которую уже вряд ли стоит чистить, бросаешь обратно в корзину, — так бросала она слова в передник свекрови, который та повязала, чтобы не капнуть жиром на платье, за этим она следила, потому что, хоть и простая деревенская баба была, чистоту любила, например, всегда мыла руки, даже когда вода в доме была только от растаявшего снега, водопровод в кухню еще не провели, муж в то время еще не работал на тридцать втором домостроительном комбинате, да они еще и не слыхали ни о тридцать втором комбинате, ни о водопроводе, и не думали ни о чем таком, что потом случилось, например, с парнем, а уж тем более о том, что ей сейчас говорила Мари: с сыном вашим беда. Что еще за беда, спросила свекровь и наклонилась ближе к посуде из огнеупорного стекла, чтобы звоном ее заглушить слова Мари, а заодно и свой внутренний голос, потому что она-то хорошо знала, что с сыном беда, но не хотела об этом слышать, особенно от невестки, которую считала повинной в этой беде. А то, — продолжала Мари, и даже звон посуды не помешал голосу Мари усилить внутренний голос матери, — а то, что каждый день, каждый божий день он только сидит на веранде, и перед ним канистра, и он не может оторваться от той канистры, а от меня давно уже оторвался. Так ему легче, ответила свекровь, не стоит это всерьез принимать; нельзя это не принимать всерьез, ответила Мари, в доме уже денег нет, чтобы даже пеленки купить; на что свекровь ответила: я дам из пенсии, сколько смогу, все-таки кое-что; на что Мари бросила: все равно мало. Не так она хотела это сказать, на какой-то момент жалко ей стало свекровь, ведь она, Мари, уже и сама стала матерью, она чувствовала, каково это, когда мать хочет помочь своему ребенку — и не может. Я не то хотела сказать, сказала Мари, очень хорошо, что вы, мама, — это слово она употребила, чтобы хоть чуть-чуть смягчить обиду свекрови, — что вы, мама, что-то дадите, но все равно это мало. Когда свекровь поняла, что невестка хоть как-то сочувствует ей, жалеет ее, когда уловила, что та не хочет ее уничтожить вместе с сыном, когда она почуяла в невестке некоторую слабину, она сразу перешла в контрнаступление: мол, это потому, что ты не работаешь, вот и нет денег. Слова эти застигли невестку в тот момент, когда она пожалела свекровь, и тут же начисто вытеснили в ней все чувства, которые принято называть человеческими, и она начала кричать: вот оно, воспитание ваше, вы все за него делали, потому что считали, что у него где-то в другом месте есть какая-то другая задача и ему надо ту задачу выполнить, а никакой задачи и не было, а парень потому такой никчемный, что сам по себе ни на что не годится, просто пустое место, его отпихнуть бы в сторону, да не отпихнешь, потому что он живой. Ты радуйся, пока он живой, сказала свекровь, ты лучше на себя посмотри, что из тебя стало, без отца-то. Мари сглотнула слюну и дернулась: была у нее в сердце застарелая рана, из-за отца, и теперь свекровь в эту старую рану воткнула целый кол. Мари только охнула про себя, но ответить ничего не смогла, а свекровь продолжала говорить, и Мари казалось, будто та поворачивает кол в ее ране, — свекровь говорила: ты в мужнином доме живешь, а твоя мать ни гроша не дала на это, а дала я, его мать, отдала то, что мы с его отцом собрали в хорошие времена, когда отец еще не умер, а двоюродные братья парня помогли кровлю настелить, а приятели отца, еще с тридцать второго домостроительного, воду провели, и газ, и ванную комнату обустроили, а когда ты сказала, что надо душ еще, они тебя не послали к такой-то матери, а сделали душ рядом с ванной. Вот что для тебя, в твоей жизни, мой сын, сказала свекровь, и если с тобой тут кто-то вообще разговаривает, это потому, что отец парня был кем-то в деревне, а парень — директор школы, а ты кто такая, чего ты закончила? Учительские курсы в Жамбеке, заочно, а это, можно считать, ничего, сказала свекровь. Не хотите вы, чтобы у нас была семья, заговорила наконец Мари, у вас одна цель — чтобы я с ребенком куда-нибудь делась, не хотите вы, чтобы у вас был внук, чтоб продолжалась та линия, что началась с парнем. Свекровь замолчала. Если не хотите, то и не будет, проживем мы с моей матерью вдвоем и с ребенком, и не увидите вы внука никогда больше, и чем вы будете тогда заниматься, что будете делать? Сидеть с утра до вечера у телевизора да смотреть всякие сериалы да передачи, где вопросы задают, и звонить, мол, на это я знаю ответ, это и будет ваша жизнь, и до самой смерти вы так и не сможете понять, почему ваш звонок не попал в передачу, хоть вы и знали ответ, и догадались, что в ту строчку надо вписать: восемнадцать, а вам скажут «спасибо», и назовут вас по имени, но мы не это число имели в виду, а совсем другое.