Янош Хаи - Парень

А результат получился прямо противоположный. Когда разговорчивый парень протрезвел, весь его восторг прошел, парень только сожалел о том, что произошло, вообще же не чувствовал к девушке ну совсем ничего, и это еще в лучшем случае. Девушка же, уйдя из комнаты, которую он снимал, в свой угол, который она снимала, поплакала немного, и в сердце ее стала расти злоба ко всем мужикам, и злобу эту она выместила в конце концов на человеке, который на ней женился; это был неплохой человек, предприниматель, занимался строительством, они поселились в Сольноке, и ненависти ее он никак не заслуживал, потому что, как говорится, на руках ее носил, — и все-таки именно он оказался крайним. Что с того, что фирма его процветала, если от жены он не видел ничего, кроме ледяного тона, кроме унижений, кроме постоянной критики, обращенной и на его работу, и на то, как он выглядит, и на его привычки, — все это медленно, но верно подрывало его уверенность в себе. А отсюда пришла вскоре и первая неудача в сфере предпринимательства, за которой последовало много-много новых неудач.

Жена сначала сочувствовала ему, жалела, но, как мы знаем, жалость в отношениях между двумя людьми фундаментом прочной связи не может стать. Когда предприниматель, который без всякой своей вины стал объектом, на котором жена вымещала обиду, нанесенную ей тем давним пьяным студентом, в конце концов полностью разорился, она его просто выгнала. Счастье еще, что квартира его не была общей собственностью и не была вложена в предприятие, а то и она уплыла бы. А так жена осталась в ней с детьми, предприниматель же перебрался в Будапешт, чтобы присоединиться там к людям с такой же судьбой, зиму перебивающимся в приюте для бездомных, а в теплое время года проводящими дни в будайских горах. У бедняги даже речь изменилась, артикуляция потеряла четкость и выразительность, стала неряшливой, как и одежда и тело, и выглядел он совершенно так, как должен выглядеть несчастный, обиженный судьбой человек, а потому ему охотно давали милостыню, и он часто стоял, попрошайничая, в Буде, на углу улиц Марвань и Алкоташ. Именно этот жалкий, убогий вид и давал ему возможность кормиться: выгляди он чуть респектабельнее, и ему подавали бы куда меньше, так что это изношенное тело, прикрытое лохмотьями, служило ему вроде как орудием труда, пробуждая в сердобольных горожанах чувство милосердия, хотя в этот краткий — потому что, живя в таких условиях, люди, увы, быстро стареют и умирают, — словом, в этот краткий период жизни человек этот был в сущности счастлив. Он чувствовал себя свободным, над ним не висела никакая ответственность, не связывали ни семейные, ни деловые узы. Иногда, правда, в очень уж сильном подпитии, когда сердце таяло, как воск, он вспоминал своих детей и плакал, но на самом деле и это было скорее счастье, сладкая жалость к себе, чем настоящая боль, которая побудила бы его изменить образ жизни, а то и попытаться даже вернуть жену.

Разговорчивый хлыщ, который в тот злополучный вечер привел девушку к себе, не зря говорил, что у всех есть свои недостатки, все в какой-то степени уязвимы; можно предположить, что наш парень за эти полтора года, когда он уже не морочил приятелям голову бреднями насчет самоубийства и подобными идиотскими вещами, тоже научился трезво смотреть на жизнь и видеть самую что ни на есть реальную реальность. Но на самом деле суть не в этом, суть в равнодушии. Другие просто не замечали, а может, привыкли к его закидонам, мол, у него «вскрою сегодня вены» — как у другого, обычного парня «надо бы сегодня вечером перепихнуться». Во всяком случае, у них не было ощущения, что с ним что-то не так, а когда, спустя несколько лет, до них дошли слухи, что его жизнь вроде бы входит в нормальную колею, потому что в школе, которая была школой в его родной деревне, он стал сначала заместителем, или, может, даже заместителем не пришлось становиться, а просто, в один ход, словно какая-нибудь хитрая фигура в шахматах, например, конь, сэкономив на развертывании пешечного строя, сразу стал директором, как когда-то мечтала его мать, едва не поделившись этой мечтой с отцом, с которым вообще-то не было смысла делиться этой мечтой, поскольку все равно он до этого не дожил, — словом, когда до них дошли эти слухи, они нисколько не удивились.

В клинике освободилась ставка, вот и все, что осталось от психолога; ну, и еще объявление в газете: требуется врач по специальности психолог. Место, само собой, пустовало недолго: в городе полным-полно было безработных душеведов, которые только и ждали возможности устроиться в каком-нибудь государственном лечебном учреждении и там наконец познакомиться с такими душевнобольными людьми, которые находятся в худшем состоянии, чем они, то есть чем психологи, и тем самым послужат для несчастных психологов целительным бальзамом. Кто-то туда вскоре попал-таки. Те, кто не следил за событиями достаточно пристально, почти и не заметили, что несколько дней не было приема. Прежняя ассистентка осталась на своем месте и тут же влюбилась в нового доктора; доктор, правда, был женщиной, но это ничего, ассистентку и так уже тошнило от этих мужиков, которые, в лучшем случае, тобой попользуются, если вообще заметят. Грубо овладеют, подомнут под себя, и плевать им на то, где они находятся, и расправлено ли покрывало на кровати, и опущены ли жалюзи, а она ждала как раз не такого, а напротив, тонкого обращения, поглаживания, нежных слов, мол, люблю, или пускай того же, но на другом языке, если речь об иностранцах. Новая ситуация наконец-то дала ей возможность понять, что интересы ее ориентированы в ином направлении, и какое счастье, что новая докторша думала так же.