Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы

Они лежат повсюду. Черные, мертвые, скорченные. Поджавши лапки, беспомощно растопырив усы. Их здесь сотни. Или тысячи.

В этот страшный миг Гэри понимает: нельзя, чтобы Тамми узнала. Женщина, которая верит, что все живые существа в одном из перерождений могли быть ее матерью, никогда не сможет мыться в душе, где умерло несколько тысяч тараканов.

Вот что значит «решать глобально на уровне всего дома». Наверно, в назначенный день оповестили жильцов и… и что? Пустили газ?

Вот оно – окончательное решение проблемы тараканов.

Гэри делает вдох и, оторвав туалетной бумаги, начинает собирать мертвые тельца насекомых.

Наверное, думает он, они пытались спастись. Они шли по этому кафельному полу, по черно-белой, расчерченной на клетки пустыне в надежде на спасение. Шли и умирали.

Извините, одними губами говорит Гэри и дергает рычажок сливного бачка.

Ночью он лежит рядом с Тамми, обняв ее так, как невозможно обнять жену даже в лучшей гостиничной кровати, – сладким, родным, домашним объятием. Лежит и вспоминает первую ночь в Гонконге, сбивчивый шепот, неумелые ласки, ощущение чуда. Тогда, всю ночь то и дело просыпаясь от невозможного счастья, он спрашивал себя: как такая женщина может быть с ним, с таким, какой он есть, – плешивым, некрасивым, немолодым?

Он спрашивал себя все эти годы – и теперь знает ответ: неважно как, важно, что она с ним, важно, что любит его.

Он прижимается к Тамми, вдыхает знакомый запах и снова вспоминает первую ночь, поднятую тапку, страшное насекомое. Шепотом, чтобы не разбудить, если она спит, он спрашивает:

– Тамми, а правда буддисты верят, что все живые существа спасутся?

Тамми поворачивается, целует его долго и неспешно, а потом роняет в ухо горячим шепотом:

– Да. Все спасутся. Когда-нибудь все спасутся.

Через час они заснут, уставшие и счастливые, но посреди ночи Гэри проснется. Осторожно освободившись от объятий, пойдет в душ и, стоя на пороге, щелкнет выключателем. И тогда на секунду он заметит легкое движение – словно мелькнула тень, словно кто-то бросился к стоку душа, мелко перебирая лапками, словно кто-то выжил, кто-то спасся.

А может, показалось.

Ведь Гэри близорук, а кто посреди ночи надевает очки, идя в туалет?

Каждый вечер он не может уснуть. Ему кажется, будто кто-то идет к нему по коридорам огромного дома. Неотвратимая поступь. Тяжелые мужские шаги. Такие страшные. Такие знакомые.

Шаги отца.

В зыбкой полудреме, отделяющей явь от сна, он лежит в кровати – и одновременно взлетает ввысь, покидает спальню, проносится вдоль потолочных балок – и видит: отец идет по коридору, нескончаемому, как ночной кошмар. Лицо искажено ужасом и разрисовано кровью. В каждой руке – по пистолету.

Во сне он знает: отец идет, чтобы убить его.

Как Авраам шел убивать Исаака.

Как Бог-отец отдал на казнь своего Сына.

Но на сей раз не будет ни ягненка, ни воскресения. Только бесконечная тьма смерти, безжалостная и глухая, как заброшенный колодец.

Каждый вечер он проваливается в этот колодец, так и не дождавшись конца кошмара, проваливается в сон, а не в смерть, крепко засыпает, и на следующий день – только неясная тревога, легкая дрожь, приступ паники, когда вечером его отправят в постель.

Потому что стоит ему переступить порог спальни, стоит прикрыть глаза, стоит хоть на секунду сдаться дреме – все повторится снова: шаги, коридор, сведенное судорогой лицо, темный провал забвения…

Ему будет что вспоминать на сеансах психоанализа, будет о чем поговорить со своим терапевтом.

Через много лет, когда он вырастет.

Если он вырастет.

Человеку, отдавшему последние три года жизни маркетингу, странно видеть город, почти полностью лишенный рекламы. Не то что нет рекламы лекарств, табака или алкоголя – вообще никакой рекламы. Ни автомобилей, ни компьютеров, ни мобильных телефонов. И, само собой, никакого «Властелина колец», никакой «Кока-колы», никакого «Макдоналдса».

Вместо рекламы – лозунги на испанском, но вовсе не так много, как Питер ожидал. Да и портреты Че Гевары, Фиделя или Рауля Кастро ничем не напоминали огромные – до неба – лики Большого Брата, которые он воображал много лет назад, читая «1984» Оруэлла. Похоже, Куба не дотягивает до полноценной антиутопии – наверно, еще и потому, что в небе слишком яркое солнце, пальмы слишком по-курортному шелестят листьями, а на улицах слишком много красивых девушек – и, возможно, даже не все они профессионалки, как пытался уверить Питера сайт «Куба для холостяка», который он зачем-то проштудировал перед отлетом, – наверно, хотел уверить себя, что летит на Кубу обычным одиноким туристом: за ярким солн цем, теплым океаном, социалистической экзотикой и сексуальной разрядкой.