Максим Матковский - Попугай в медвежьей берлоге

Танечка отворяет дверь и выходит. Плохо просушенные волосы блестят, нахалка улыбается и что-то добродушно лепечет как ни в чем не бывало. Я закипаю от гнева, по вискам словно молотками лупят, я бью кулаком со всей дури по хлипкой двери и кричу:

– Шлюха! Грязная подстилка! Падаль!

Она заряжает мне сильную пощечину. Такое впечатление, будто крапивой по морде огрели. Крепко схватив Танечку за волосы, я дергаю ее голову из стороны в сторону, упиваюсь ее бессилием и болью. Но она провела меня и вцепилась в мое и без того уродливое лицо длинными острыми ногтями. Зайдя в ванную, я умываюсь несколько раз, из царапин на щеках и лбу проступают капли крови.

И как теперь идти на работу?!

Через полтора часа у меня пара в КИМО, третий курс, нахальные студентки взорвутся от злорадства!

Отдышавшись, я сбегаю на второй этаж и тарабаню в ее дверь.

– Иди к черту! – кричит она.

– Открывай, потаскуха вонючая! Посмотри, что ты сделала с моим лицом!

– Так тебе и надо!

Навалившись плечом, я пытаюсь выломать дверь, дергаю за ручку, бью по дереву кулаками. Кто-то хватает меня за руку. Я оборачиваюсь и вижу спокойное лицо Котятницы. На плече у нее, точно пиратский попугай, сидит серый котенок с невероятно чистыми зелеными глазами.

– Чего тебе от нее надо? – спрашивает Котятница.

Я поднимаюсь к себе, хватаю портфельчик и выбегаю на улицу.

Все замело снегом, и дома, и тротуары, и дороги, и деревья стали белыми-белыми, чистыми и красивыми, как на новогодней открытке. Только люди и вороны – черные точки на морозном черепе зимы кажутся неуместными, а порой нелепыми. Снег настолько ослепительный, что приходится щуриться. Даже загаженный квартал рядом с метро, где вечно ошиваются бродяги и люди сомнительной репутации, теперь выглядит как деревушка из комедии про рождественские каникулы. С крыш свисают длинные сосульки, дети по дороге в школу перекидываются снежками и не упускают ни единой возможности прокатиться, где есть хотя бы намек на лед.

Я прыгаю в вагон метро, под ногами у людей грязные лужицы, вот и все, что останется от человека после смерти, нет никакой души! Ни ада, ни рая! Из тебя не вылетит прозрачное облачко, ты не встретишься с Творцом, тебя даже в котел с кипящим маслом не посадят… после тебя останется лужица.

Щеки саднят от царапин. Я ощупываю царапины, они распухли. Люди смотрят на мои царапины и отворачиваются, я пытаюсь предвидеть, кто же посмотрит на царапины, и обращаюсь к женщине в меховой шапке:

– Извините, вы не могли бы спросить, откуда у меня царапины?

Женщина уходит в другой конец вагона, благо вагон полупустой.

Охранники на входе нагло скалятся при виде моих царапин, я прячу лицо в приподнятый ворот куртки. Они спрашивают документы, звонят на кафедру и справляются, действительно ли я преподаватель. Ничего страшного, давайте, дорогие, звоните, называйте мою длинную фамилию, я привык!

Первым делом к доске я вызываю Карину, странно, но студенты не перешептываются и не спрашивают о царапинах. Они будто знают, что произошло, они будто бы, наконец, вошли в мое положение. Карина ищет маркер, берет синий – он засох, не пишет. Я протягиваю ей учительский, красный – он тоже не пишет. Я роюсь в портфельчике.

– Нет? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает Карина. – Сходить на кафедру?

– Что вы, что вы, – говорю я. – Пишите кровью!

– Простите, чем?

Сегодня на ней светлые обтягивающие джинсы, подчеркивающие стройные точеные длинные ноги.

– Пишите кровью, – повторяю я.

Мы смотрим друг на друга и начинаем улыбаться. Из стервы она превращается в душечку, льды тают.

Я захожу на кафедру и спрашиваю маркер. На кафедре полным ходом проходит празднование дня рождения непонятно кого. На столах стоят соки, конфеты и коньяк, церберы выпивают с преподавателями, мне протягивают пластмассовый стаканчик, наполовину полный коричневой пахучей жидкости. Я мгновенно проглатываю его. Мне наливают второй, мы чокаемся, звучат поздравления. Как всегда: долгих лет, счастья, здоровья.

Никто не взывает к Танатосу!

Поздравления светлых голов ничем не отличаются от поздравлений вахлаков, и это справедливо. Я пытаюсь понять, в адрес кого звучат поздравления, оказывается, день рождения у преподавательницы французского языка, она и похожа на француженку – кожа да кости, на горло повязан шелковый шарфик. Мне наливают третью порцию, я чувствую, как коньяк начинает действовать, он берет меня нахрапом. Резко и бесповоротно.