Максим Матковский: Только бы не рыженькая!

У деда день рождения.

Всё семейство в сборе. Круглая дата. Девяносто лет. Что тут сказать? Дед есть дед, он как дуб, как гора и молния за горою. Руки деда вечно пахнут машинным маслом, пылью и дождём. В свои девяносто он и сплясать может, и анекдот забористый рассказать, и послать кого надо крепко может, если понадобится. Одним словом – дед наша гордость. Стержень семейства.

Дед знает всё. Он и войну прошёл, и писарем в секретном штабе работал, и инженером, и электриком, и на турбазе работал, и таксистом в девяностые приходилось подрабатывать, и в парке аттракционов он работал, и почтальоном, и даже диктором на телевидении. Чего он только не знает, где он только не был. И землю купил, и дом построил, и за машиной до сих пор собственноручно ухаживает, и скотину в чистоте держит, и сам огородом занимается, и по дому хлопочет: всё у него чинно, ладно. Крепкий хозяйственник, а слово скажет – хоть бери да записывай за ним. Афоризмами говорит.

Бабка от деда не отстаёт. Стол от еды ломится. Учтены все гастрономические предпочтения, приборы разложены в лучших королевских традициях, и салфетки белые под каждой тарелкой, и фужеры, и баранина, и курица, и свинина, свежие овощи с огорода, и картофель в мундирах, и картофель жареный, и икра из баклажанов, хлеб чёрный бородинский, и хлеб кукурузный домашний, и фасоль с луком, и вино у неё на столе.

Семейка наша весёлая собралась полным составом. Шумная весёлая компания. Даже тётка из Парижа приехала – она замуж за престарелого француза выскочила. Вот и он сидит – нос крючковатый, лысый, попивает домашнее сухое из стаканчика и удивлённо на родственников моих глазеет. Старики – дед с бабкой – дают молодым жару. Кричат громче всех за столом. Но громче всех, конечно, дед кричит. И не только потому – что он презирает слуховые аппараты. Счастлив он.

Я был самым молодым, и так уж получилось, что я был ещё и единственным наследником семейства. Род Матковских мог прерваться на мне, а мог и не прерваться, как знать, господи прости. Поймите, всё внимание было приковано не к деду и не к тётке, прибывшей прямиком из Парижа, но ко мне – ведь именно на мне лежала огромная ответственность.

И все переживали из-за меня.

Понять можно.

Ведь женщины у меня как не было, так и нет.

Не знаю, как так получилось.

Давайте, сейчас смейтесь надо мной и кидайте тухлые яйца.

Теперь об этом уже можно говорить: к тридцати годам я оставался девственником.

В наше время стремительных перемен это всё равно, как две головы иметь, или хвост, или рога. Чёрт меня знает, однако всю свою сознательную жизнь женщин я стеснялся. Сторонился.

Что сказать о моих отношениях с женщинами? Так, невинные поцелуи, разговоры ни о чём.

Я мог подставить плечо, чтобы женщина вдоволь выплакалась.

Я мог подставить уши, чтобы женщина вдоволь выговорилась.

Я мог разинуть рот и похохотать с женщиной над её не очень смешными шутками.

А если же дело доходило до чего-то более серьёзного, я дико смущался и убегал.

Естественно, когда мы собирались с друзьями и обсуждали любовные похождения, я выдумывал красочные истории, врал с три короба про своих несуществующих бывших, призрачных настоящих и фантомных будущих.

Теперь об этом уже можно говорить: я довольствовался порнографией. И порнография меня удовлетворяла. Точнее, я сам себя удовлетворял. Кидайте уже ваши камни, я вижу – вам не терпится.

Меня пугала ответственность и время, предположительно потраченное мною на отношения. Это же надо каждый день с женщиной куда-то ходить, в кино, в боулинг, слушать её истории, засыпать и просыпаться вместе. А быт? В быту я никчёмен и ужасен! Кому такой нужен? Я даже розетку не могу починить. А вдруг стиральная машина сломается или женщина, упаси бог, захочет какой-нибудь дорогой подарок?

Мне и с самим собой жить душно, чего уж говорить про другого человека. Нет, рядом с собой никого вообразить даже и близко я не мог.

Самое страшное – это дети. Если появится ребёнок – можешь ставить на жизни крест. Пиши – пропало. Купания, пелёнки, врачи, садики, школы… кто-то боится смерти, кто-то боится чудовищ из романов Лавкрафта, кто-то боится облысения – я же боюсь детей. Быть отцом, представлялось мне, всё равно, что в ад попасть, где тебя в котёл с кипящим маслом посадят. Я-то за собой с трудом следить могу, как же за кем-то ещё уследить?

Работа, дом, дом, работа. Ем что попало, пью что попало. По выходным – футбол, глуповатое кино, пиво и преферанс с друзьями.