Сергей Солоух - Рассказы о животных

Вот это было переворотом. Начало отвращения к движению. Всему тому, что Алка ему открыла некогда, как чудо. С ее вокзалами. Дневными электричками, ночными поездами. Волненье, беспокойство, неуверенность и страх, преображающиеся, переплавляющиеся в безбрежность, безграничность освобожденья от самого себя. От связей, правил и людей. Как Игорь это все любил. И ждал.

А теперь не может. Вечное ночное серебро негатива. Все наизнанку, все наоборот, не так. И зависть. Зависть не к тем, кто вырвался и едет, а к тем, кто завершает путь. Кто видит пристань.

К вот этим людям, например, в междугородном автобусе. Зализанном корейце, голубом, мерцающем восточной карамельной аэродинамикой, с белой табличкою за темным лобовым стеклом – «Новокузнецк». Вот он стоит на той стороне пешеходного перехода, остановленный тем же кровяным, без зрачка глазом, что и Игорь в своем «лансере» на этой. Но какая разница, какое неодолимое, мучительное желанье поменяться местами. Через пятнадцать-двадцать минут они все в этом корейском самолетике без крыльев приедут. Остановятся, отрежут. А Игорь через пятнадцать-двадцать тех же самых минут только начнет по-настоящему дырявить ночь. Оставит за припорошенным слегка задним стеклом своей «японки» последние огни прокопьевского кольца, заправок «Газпромнефть», «Лукойл» и погрузится в черноту без края и конца. До первых светлячков заправки у Степного не меньше шестидесяти километров. А до Южносибирска двести.

Перед самым уходом Игоря, в Политехе – уже давно и безнадежно университете с буквой «Т», техническом, – открыли с помпой кафедру туризма. Кафедру социально-культурного сервиса и туризма. Сейчас из Игоря мог бы выйти неплохой заведующий. С большим двух– или даже трехсеместровым курсом по главной, базовой эгейщине всей жизни. Туризму принудительному, подневольному и в высшем проявлении своем летальному. Стопиццот, как говорит дочь Настя, академических часов. Не меньше.

Блин.

Как бы они жили, Игорь, Алка, если бы все шло своим чередом? Осталось бы все, как при родителях. Когда смешные, трогательные люди зачем-то искали знаний, стремились почему-то к просвещению. Ценили артистичность, стиль. И полки были книжными, и столики журнальными. И огненные бабочки, и радужные мотыльки над ними, перед ними, везде и всюду жгли. Летали, прошивали зигзагами, пунктиром темноту. Неясность, мрак. И невозможны были, исключены, немыслимы кафедры туризма и сервиса с сервильностью в Южносибирском политехническом, ЮжПИ.

Игорь часто думал об этом. Стал был он разрабатывать старые идеи отца об адаптивных промышленных системах управления или увлекся бы блестящими, но явного, практического выходами не имеющими, чисто математическими фокусами Запотоцкого? Остался бы на кафедре, став доктором, или ушел на Вычислительную технику заведовать? Но точно не был бы деканом. Уж это определенно. Потому что не умел воспитывать, отчитывать, смотреть в глаза и ничего не видеть. Он должен был гореть, пылать от счастья и знаний, чтоб говорить. Все остальные чувства только склеивали губы. Как у любого Валенка.

А впрочем, нет, любым, таким как все, все Валенки испокон века, мешком колхозным, медленно в себе самом сгорающим зерном, целинным пудом он не был бы, конечно. Ведь ему повезло. Невероятно, невозможно, поразительно. Судьба ему дала воительницу, сеятеля, чудо – Алку. Разбрасывателя всего и вся, даже кулей совхозных с белорусской бульбой. Алку Гиматтинову.

Конечно, с ее характером и нравом она бы вряд ли ушла дальше кандидатской. Но точно стала бы всеинститутской звездою СТЭМа, КВНа, большого восхожденья первокурсников на Зубья и сплава всех выпускников вниз по Мрас-Су. Всего того, что тоже было частью и душою исчезнувшего, исправившегося, ушедшего теперь в прагматику, ночь, пустоту сообщества читателей и слушателей. Искателей огня и смысла. И шутки. Прекрасной выходки. Антре – алле.

Если бы она могла шутить, дразнить, дурачиться и эхо было бы правильным, своим, разве нужна была бы водка? Корректирующая жидкость с уничтожающим эффектом. Хватило бы Саян, Алтая, Шории и большой поточной, любой из четырех на выбор огромных аудиторий между третьим и четвертым корпусами. Ступеньки греческого амфитеатра и сцена, как в театре драмы, и больше, много больше, чем в филармонии.

– Ты знаешь, у меня сегодня на лекции вторая группа выиграла у третьей в классики.

– Что, в самом деле прыгали?

– Ну да, а как еще им всем доходчиво и просто объяснить принцип организации последовательных стеков и очередей?