Сергей Солоух - Рассказы о животных

А впрочем, тут же, заглянув в его слишком серьезные, совсем собачьи глаза, утешила:

– Да ладно тебе, Игорь. Две взрослые девушки. Пятнадцать лет. Как-нибудь справятся.

Двенадцать или тринадцать лет тому назад это кольнуло. Расстроило, обидело. А теперь Игорь просто знает – свой собственный ребенок не отраженье и не продолженье. Не яблоко на яблоне, а совершенно отдельный, самостоятельный побег. Бывает, вставший рядом, а бывает и через дорогу. Ни с ним тебе не справиться, ни за него управиться. И оттого, что нечто глухо пульсирует в единой корневой системе, ищет дорогу, то набухает, то засыхает, то камнем делается, то водой, подспудно, постоянно, неизбывно, одна лишь мука. Неразрешимость. Как на вершине Большого Зуба, где каменное вече, собор и сборище больших и малых геологических фигур всех возрастов и видов, сошедшихся, стянувшихся со всей округи, семейного околотка этой части Алатау, для слова главного, пронзительного, всеобъемлющего, которому, однако, в этом оцепененье близости и схожести не суждено родиться никогда.

А дети его и Алку как будто бы и в самом деле не очень-то и ждали. Когда уже в сумерках, можно сказать в темноте, после четырех часов сидения на перевале и долгого спуска они все-таки вышли к палатке у Высокогорной, там как раз вскрыли НЗ – две неприкосновенные банки тушенки – и собирались мясом щедро заправить гречку.

Почему горы даже в минуты самой большой, нешуточной опасности никогда у него не ассоциировались со смертью, гибелью и безнадежностью? А вот дорога, трасса, даже в сухую, ясную, летнюю пору – всегда и неизменно? В чем разница? А просто. Совсем просто. Там, в дождь и снег, он сам себе всегда был хозяином, а здесь даже под безоблачным, бездонным небом не понимает, что и куда им движет. Зачем и для чего его ведет.

От этого ощущение бессилия. С последующей утратой смысла действий, как своих, так и чужих. Как в безлимитном поединке, шахматном или шашечном, в котором игроки давно не помнят, ради чего и почему собрались, и уж тем более не в курсе фигуры на доске, костяшки, деревяшки, истуканы, вконец замотанные, одуревшие от монотонной чересполосицы белого и черного. Не от того ли люди на дороге так часто засыпают за рулем?

Надо немедленно останавливаться. Едва лишь клюнешь в первый раз. Мгновенно слепишь и разлепишь веки. Когда от недосыпа мозг начинает черною бабочкой утренних ножниц нарезать реальность на отдельные полоски. Вот только что шел точно по середине чуть серебрящейся, словно из мелкой ночной соли спрессованой полосы, а через секунду едва уворачиваешься от стремительно налетающей на тебя со встречной фары. Безумного глаза без радужного круга и зрачка. Готового взорваться. Проткнутого.

А сам виноват! Клюнул. И начал уходить влево, словно на саночках по маслицу. Надо немедленно останавливаться. Но как? Что, разве будет безопасней узкая бровка, сползающая неверною волной в безбрежность, в полный штиль до горизонта белых предрассветных полей? Не факт. Всего лишь десять километров продержаться. Или пятнадцать. До лукойловской заправки. Там можно съехать с трассы, встать, никому не мешая, у самой дальней бровки большой пустой площадки, задвинуться, словно уменьшившись в размерах до спичечного коробка, невинного, невидного предмета, физически как будто выпасть из реальности, откинуть спинку кресла и заснуть. Пятнадцать минут, двадцать – вполне достаточно. Чтобы немыслимая тяжесть – свинец, который заливает веки, ртуть, что заполняет жилы, черный чугун конечностей и головы – преобразилась в пух-перо. Легкость и ясность приближающегося дня.

Всего-то навсего. Пятнадцать километров и десять минут. Ватно-резиновые опять двадцать пять. Как одолеть их, эти минуты, эти километры? Как не убить себя и неизвестное пока число и встречных, и попутных?

Скорее опустить стекло? И сунуть голову в дыру, навстречу холодным иглам, нос, лоб и щеки жалящим дробинкам синевы? Вдохнуть фисташковую зелень ночного эскимо? Заряда хватит ровно на одну минуту. И снова слезная жидкость делается сапожным клеем. Смежает, сводит веки, губы и маленькие камертоны-косточки в ушах. Все замирает, гаснет и сливается в одно затмение.

Опять ушел с пегого серебра дороги. И только чудом разминулся с зеброй отбойника.

Взять себя в руки. Вынырнуть из безнадежной, лишенной воздуха и жизни монотонности. Поехать поактивней. Резче. Движение. Движение. Догнать и обогнать старую, плоскую «Волгу». Плотно, с ускореньем, с хорошей тягой войти в широкий поворот, и там, на выходе, на горке с размаху сделать китайский грузовичок. И бодро дунуть по прямой навстречу фонарям Демьяновки.