Норберт Гштрайн - Британец

Не знаю, может быть, по этой причине, когда Мадлен заговорила о том, что корабль, до того как его переоборудовали в шикарный туристический лайнер, был рефрижератором и мотался в Южную Америку, я опять вспомнила Макса и его таинственные, полные загадок слова о каком-то дворце Снежной королевы, в котором якобы снова встретились бывшие изгнанники, вспомнила и головоломные метафоры, украшавшие его монолог и ни на что не годные, только напустившие тумана. Опять я вспомнила, что Макс был одержим этой темой, иначе не скажешь, ведь целыми днями не умолкая говорил о снегах да ледниках и ухитрялся приплести сюда же Хиршфельдера, тот описывает эмиграцию как медленную смерть замерзающих, Макс, возможно, по существу был прав, но меня всегда раздражало, что он слишком увлекался, до небес превозносил Хиршфельдера за прекрасное сравнение, раздражала восторженность Макса, вспоминалась не забытая им детская мечта: взяв только книги, жить вдали от людей, где-нибудь на краю света, парить в стеклянной капсуле над бушующим морем. Конечно, Макс восхищался Хиршфельдером чрезмерно, но надо отдать ему должное — когда пытаюсь представить себе, как тот парень погиб при кораблекрушении, всякий раз мне видится: он навзничь лежит на плоту, уже в не в силах пошевелиться, и несмотря на то, что день был, говорят, исключительно теплый, медленно замерзает.

Помню, я очень удивилась, — оказывается, Мадлен были известны даже мелкие детали катастрофы, впрочем, она добавила, что недавно завязала переписку с бывшим служащим компании «Блу Стар Лайн» и, задав ряд вопросов, получила самый настоящий отчет относительно тех шести часов, которые прошли с момента взрыва торпеды до появления канадского эсминца в районе, где болтались шлюпки с людьми; в ее тоне, когда она об этом рассказывала, слышалась бесстрастность специалиста.

— Считая с командой и охраной, на борту находились более тысячи семисот человек. Половину спасти не удалось, — сказала она. — Самое возмутительное, что спустя неделю почти всех выживших в катастрофе все-таки отправили в Австралию.

Я не ожидала, что Мадлен будет разыгрывать негодование, однако она даже выдержала многозначительную паузу.

— Далее. В списках погибших существуют значительные расхождения. Возможно, кто-то из людей, кого считают погибшими, на самом деле остался в живых.

В это плохо верилось, и все-таки у меня вырвалось:

— Значит, тот человек, может быть, жив!

— Боюсь, в пользу такого предположения нет доводов, — сухо возразила она. — Насколько мне известно, во всех списках он значится погибшим.

С начала нашей беседы народу в кафе прибавилось, Мадлен то и дело с кем-нибудь здоровалась, кивая или помахивая рукой, однако нити разговора не теряла; уж не знаю почему, меня это стало раздражать, как будто из-за такой вот легкости ее рассказ становился какой-то обыденной историей. Точно в подтверждение моей мысли, она заговорила о вещах, которые к истории Хиршфельдера имели лишь косвенное отношение.

— Корабль торпедировала подлодка под командованием одного из известнейших офицеров той войны. — Эту новость она сообщила с таким видом, словно сим фактом была оказана особая честь погибшим людям. — Имя не играет роли, однако поневоле задумаешься, узнав, что этот же моряк раньше, в октябре, в заливе Скапа-Флоу отправил на дно «Ройял Оук».

Она вдруг посмотрела на меня в упор и, не отводя пристального взгляда, добавила, подчеркивая каждое слово, тоном учительницы, которая, прежде чем начать урок, обеспечивает себе внимание класса:

— База британского флота в Скапа-Флоу считалась надежно защищенной от нападения. Разумеется, в Англии после октября еще сильней поднялся крик о шпионах. Истерия не утихала вплоть до принятия решения об интернировании лиц германского происхождения.

И уж совершенно излишним было говорить о других кораблях с депортированными; впрочем, я слушала рассеянно, Мадлен, конечно же, прочитала по этой теме все, что только сумела разыскать, но мне эти сведения ничего не говорили; потом я все-таки перебила ее, спросив напрямик: почему Хиршфельдер поселился в Англии, почему не вернулся на родину, чего, в сущности, следовало бы ожидать, и почему не вернул себе настоящее имя?

— По-моему, в Австрии у него уже никого не осталось, — сказала она. — Отец погиб на фронте в последние месяцы войны, обстоятельства смерти матери неизвестны, но и она, очевидно, не дожила до окончания войны.

И тут я услышала нечто неожиданное: