Норберт Гштрайн - Британец

Потом остался, наверное, лишь плеск и еще, может быть, обрывки, клочки слов, и когда кто-то в конце концов толкнул тебя веслом, оно застыло, не достигнув твоего тела, хотя раздался стук, вызвавший гулкое эхо, будто в огромном пустом помещении. Он толкнул веслом твою голову, но ты ничего не почувствовал, весло опять остановилось на полпути, словно ударилось в стеклянную стену, а когда весло толкнулось в твою грудь, раздался скрежет, точно по льду, и, наверное, где-то над твоей грудью осталась белая полоса; потом весло царапнуло по стеклу вдоль ног, тот человек несколько раз попытался перевернуть тебя, но безуспешно, и опять он ткнул тебя веслом, и всякий раз при этом раздавался иной звук, наконец он обернулся назад, кажется к людям, сидевшим и стоявшим в шлюпке, и дал знак плыть дальше.

Может быть, ты еще видел, как поднимались и опускались весла, когда шлюпка уплывала, видел капли воды, слетавшие с весел, потом же, долго, ничего. Взошло солнце, и, хотя этого ты уже не увидел, морская гладь засверкала под его лучами. И ты уже не заметил, что ветер стих, а когда на небе в разрыве облаков появился гидроплан, ты, наверное, принял его за галлюцинацию, если вообще увидел, что он повис над тобой.

Гидроплан снизился, сделал несколько кругов над местом катастрофы, сбросил пакеты, и к ним со всех сторон устремились шлюпки. Вначале могло показаться, что гидроплан снижается, чтобы приводниться, но он остался на небольшой высоте и все кружил, неустанно кружил над морем, выписывая петли, и рокот его пропеллеров то нарастал, то снова удалялся. Иногда он делал резкий поворот, поднимался в холодное небо или, описав широкий полукруг, уходил к самому горизонту, но в последнюю минуту, когда казалось, он вот-вот исчезнет, возвращался и опять кружил и кружил над водой, хорошо заметный издали с любого корабля.

Рассказ о гибели корабля вблизи берегов Ирландии и о том, кто в действительности находился на его борту, я услышала от Мадлен, он оказался настолько неожиданным, что было не обойтись без последовательного изложения всех событий — лишь получив его, я немного пришла в себя после шока. К тому времени я уже несколько месяцев как вернулась из поездки на остров Мэн, приступила к работе в клинике на Баумгартенхеэ и лишь изредка вспоминала о своем дилетантском расследовании, но однажды мне попалась статья за подписью Мадлен в газете; скорей по какому-то наитию, ни на что, в общем-то, не рассчитывая, я решила напомнить о себе. Кстати, статья Мадлен была посвящена недавно рассекреченным документам лондонских архивов, опираясь на них, она писала о том, какое значение во время войны имели оккупированные острова в проливах; наверное, мое решение обратиться к Мадлен окрепло, поскольку статья была опубликована в газете, которая вовсе не отличалась стремлением просвещать своих читателей по вопросам истории. В статье рассказывалось о немецком концлагере, единственном на захваченных землях Британской империи; с лета 1940 года он существовал на острове Элдерни, в этом лагере погибли сотни, а то и тысячи русских и украинцев, угнанных немцами на принудительные работы, кроме них там были уничтожены французские евреи и политические заключенные из самой Германии; речь шла также о коллаборационизме и пособничестве вермахту на островах Джерси и Гернси. Я позвонила и выразила Мадлен признательность за выбор темы, — ведь у нас в Австрии распространено мнение, что подобные исследования в лучшем случае могут претендовать на роль скромных «заметок на полях», если сопоставить их с тем, что стало известно о кошмарных преступлениях нацизма на континенте. Мадлен, конечно, не припомнила ни моего письма, ни открытки, которую я послала ей с острова Мэн, однако разговаривала на сей раз дружелюбно, не сделала мне выговора, а напротив, предложила встретиться в тот же день, в кафе Гринштадль, и хотя я пришла раньше намеченного часа, она уже сидела в полупустом зале и ждала меня.

Не помню точной последовательности нашего разговора, но довольно скоро Мадлен, заговорив о той подмене, рассказала, что сама лишь пару месяцев тому назад узнала, что несколько лет была женой человека, выдававшего себя за другого. По ее словам выходило, что в лагере на острове не раз случалось, что интернированные скрывались под чужими именами, когда хотели избежать депортации в Канаду или Австралию, либо наоборот, чтобы оказаться в группе депортируемых. Осуществить подмену при той неразберихе, которая поначалу творилась в лагерях, было несложно, начальство спешило выполнить план по депортации, и в сомнительных случаях никто не усердствовал ради установления истины, — лишь бы итог сошелся. Затем Мадлен заговорила о допросах, которые проходили в связи с подозрительными типами из Коричневого дома, и об игре в карты, где выигрыш означал остаться в лагере, а проигрыш — отправиться за тридевять земель, и тут я могла только руками развести. Что меня поразило в ее рассказе? Получалось, что Хиршфельдер, то есть парень, который, по моим представлениям, эмигрировал из Вены и жил в Лондоне в семье судьи, не был писателем, которым восхищался Макс, и не был мужем ни одной из трех женщин, с которыми я познакомилась, — на самом деле тот парень, эмигрант, очевидно, погиб, когда затонул корабль с депортированными.