Норберт Гштрайн - Британец

— А весь этот дешевый шик, автомобиль и костюмы! Он же из кожи вон лезет, пыль в глаза пустить старается, как последний сутенер! А вояжи в Берлин на выходных? Откуда у этого дармоеда деньги на такие роскошества?

И она, одно лишь слово:

— Перестань.

И он:

— Где он берет деньги, которые сует тебе? Конечно, у него есть источники!

И она, снова:

— Перестань.

И он:

— А на какие шиши он содержит своих потаскух?

И она, в крик:

— Да перестань же!

И ты понял, что означала внезапная тишина, — мать заплакала, ты не смел пошевельнуться, ты ждал ее шагов, скрипа половиц, когда она встанет с дивана и пойдет в ванную, твердо, как могло бы показаться, и слышал его непрекращающееся хождение вперед-назад, все ускоряющиеся мелкие неровные шажки, ты сидел, уставясь в темноту со слабым отблеском света с улицы, и не верил, упрямо не верил тому, в чем он обвинял твоего отца, ты убеждал себя: не может этого быть, не может быть, чтобы он говорил о человеке, к которому ты тянулся еще крохотным малышом, как будто знал, кто он на самом деле, вопреки уверениям матери, говорившей, что отца у тебя нет, вопреки ее слабоватому объяснению, мол, этот человек еще до твоего рождения попросту скрылся, нет, не может быть, что он говорил о твоем отце, ведь ты был уверен — друзья готовы лопнуть от зависти, увидев вас где-нибудь в кафе, все знают — он отличный парень, и когда опять пошли обвинения, ты с головой забился под одеяло, чтобы ничего, совсем, совсем ничего не слышать.

— Спишь? — спросил Бледный.

Ответа не последовало; и, через минуту:

— Тебя спрашивают — спишь или нет?

И Меченый:

— Нет.

Затем были слышны только кашель, храп и шорохи — кто-то вставал и, перебираясь через тела спящих, брел к выходу, где его встречал солдат с примкнутым штыком и вел в уборную, и еще раздавался какой-то совсем тихий свист непонятно откуда, и ты снова услышал топот сапог по лестнице и грохочущий стук в дверь и потом тишину, такую тишину, что ты не удивился бы, узнав, что все часы в доме в ту минуту вдруг остановились.

Ты снова услышал приказ, в котором, несмотря на угрожающий тон, слышалось что-то вроде просьбы, какая-то неуверенность, словно его отдал мальчишка, не привыкший командовать, — какой-то надлом, сиплость, с тех пор застрявшие в твоей памяти:

— Открывай!

И твоя мать, уже ждавшая:

— Кто это?

В ответ:

— Открывай!

И она:

— Скажите, кто!

Тут дело пошло по-другому:

— Кончай волынку тянуть, сука паршивая! Открывай, не то вышибем дверь, тогда узнаешь, кто!

Зазвонил телефон, по лицу матери ты понял — она думает о звонившей анонимно женщине, которая донимала вот уже несколько недель, о ее угрозах, всегда одинаковых, и когда телефон замолчал — мать не сняла трубку, — снова раздался стук в дверь, гулкие удары, громыхавшие на весь дом, и тебя все сверлила неотвязная мысль: ведь может быть, что пришел кто-то другой? Ну, разумеется, ваш ангел-хранитель, кто ж еще…

Ты увидел, что часовые уселись на подоконник, их силуэты почти соприкасались, ты смотрел на широкие плечи солдат, беспечно повернувшихся спиной к спящим, ты услышал, что они разговаривали, и между вопросом и ответом возникали долгие паузы, в это время они курили и, затягиваясь, прикрывали огонек сигареты рукой; было видно, как озарялись красным светом пальцы и в темноте выступали неживые, точно каменные подбородки и губы. Ты лежал и, не сводя с них глаз, внушал себе: раз приставили охрану, значит, вас не отошлют назад, не выдворят из страны, не бросят на произвол судьбы, — о такой возможности сегодня днем много говорили, высказывая самые худшие опасения, — и не обменяют на британских военнопленных, ты убеждал себя — это просто слухи, пока тут солдаты, ничего не может случиться, они же защитят, если начнется вторжение, бесшумно вскочив на ноги, прижмут палец к губам, а ты попросишь не трогать тебя, и сразу все будет в порядке и никто тебя не тронет. В классе стало холоднее, хотя за решетчатой дверцей печки алели угли; солдаты уже довольно долго молчали, и ты подумал: наверное, сейчас опять пойдут ходить под окнами, и заметил, что небо прояснело и луна как будто слегка раскачивалась из стороны в сторону, а звезды, точно светлые брызги над затемненным городом, вне всякого сомнения, посылали сигналы, смысл которых оставался для тебя темным, и озаряли весь школьный двор безжизненным, тусклым сиянием.