Анна и Сергей Литвиновы - Над пропастью жизнь ярче

– Чего она не отвечает?

– Мог разрядиться. Человек с поезда, там одна розетка на весь вагон. Или после уроков забыла включить.

– Ох, хорошо бы, если так!

– Что будем делать?

– Обзванивай ее подружек. Что еще остается.

От школы до дома езды десять минут, и всю дорогу Людмила Аркадьевна не умолкала. Превозносила мой талант и собственную проницательность. Рассказывала, как волновалась, когда следила за онлайн-трансляцией соревнований в Интернете. И раз десять повторила:

– Но мы договорились. Завтра ты отдохнешь – и мы пойдем отмечать твою победу.

– Да. Да. Конечно, да.

В тепле машины и терпком аромате духов я снова начала клевать носом.

Машина остановилась на светофоре. Людмила Аркадьевна продолжала тараторить. Я вежливо улыбалась в ответ и мечтала заткнуть ей рот кляпом.

Что случилось – не успела даже понять. Как в замедленной съемке увидела: старуха вдруг резко оборачивается… короткая боль, в бедро вонзилась игла.

Я попыталась сбросить сильную руку, завопила:

– Что вы делаете?

Но Людмила Аркадьевна резко нажала на поршень – и на пол полетел уже пустой шприц.

Рванула дверь – заперто. Резко ударила локтем в окно – ни трещинки, только ушиблась.

А бабка тем временем включила drive и снисходительно улыбнулась:

– Стекла бронированные.

В голове уже шумело. Тепло машины наваливалось, опьяняло, душило.

Я хотела врезать ей в зубы, но рука не послушалась. Упала. Голова стукнулась о подлокотник, в глазах с бешеной скоростью пронесся рой мушек, а потом навалилась темнота.

Через две недели после операции Виктора хотели перевести в терапию, но Людмила Аркадьевна настояла, чтоб отпустили домой.

Что происходит в терапевтических отделениях туберкулезных больниц, она прекрасно знала. Правила грозные: «Больной выпивает таблетки только в присутствии медсестры! Категорически запрещены алкоголь, курение и выход за территорию!»

Но на деле анархия полная. Импортные антибиотики сдают перекупщикам, остальные таблетки сливают в унитаз. Карты, девицы, «травка». Умельцы, научились на зонах, колют татуировки.

Прежде Виктор брезговал, пытался дистанцироваться от разгуляя. Нынче наоборот: сам рвался в терапию. Людмиле Аркадьевне пришлось ему наврать, что она скоро в санаторий уедет, оставит его в пустой квартире одного. Иначе бы не согласился домой.

Выписываться из больницы – вроде должно быть радостно.

Но Людмила Аркадьевна накануне общалась с врачом. Тот виновато косился в пол, блеял:

– В легких у него после операции чисто. Но с его, м-мм… основным диагнозом – как на пороховой бочке. В селезенке, в печени рентгенологи уже туберкуломы видят. Пока небольшие, но дальше… Кто знает? У ВИЧ-инфицированных внелегочный туберкулез обычно очень быстро распространяется.

– Опять резать придется? Когда? – спокойно произнесла она.

Врач взглянул ей в глаза:

– Резать-то мы можем до бесконечности… но вы будьте готовы. Может начаться массированная атака болезни, и хирургия тут будет бессильна.

Мать не вскрикнула, не заплакала. Сама все понимала. И видела страшную худобу Виктора. Безнадегу в его глазах.

Мечтать, что он поправится, и мать, и сын давно перестали. А сейчас, значит, пора думать, как ему умереть. Не в страданиях и хотя бы в относительном комфорте.

– Если что, его в хоспис возьмут? – спросила Людмила Аркадьевна.

– Если бы только ВИЧ – без вопросов. Но он ведь заразен, – снова опустил глаза доктор. – Ткани микобактериями туберкулеза буквально нафаршированы. Так что в хоспис его не положат. И вам бы, мамаша, самой профилактический курс пропить надо. А то заболеете, не приведи господь.

– Я, сыночек, сама разберусь, – отбрила она.

Конверт, заранее приготовленный, из сумочки доставать не стала. Благодарить явно не за что. И на будущее не пригодится. Резать сына она все равно больше не даст.

«Получается, я сдаюсь?» – спросила себя Людмила Аркадьевна, когда шли по территории больницы. Виктор тяжело опирался на ее руку, в другой – она волокла его сумку. Моросил дождь, в сером небе каркали вороны, и настроение было под стать – беспросветным.

Виктор будто прочитал ее мысли. Вдохнул влажный осенний воздух, раскашлялся. Прохрипел:

– Не дотяну я, мам, до весны.

И охватила ее вдруг настолько дикая ярость. Сорок восемь лет мужику, самый сок! Ему бы думать, как из зампредов в председатели совета проскочить, в крупной корпорации или банке, а он о смерти, как о решенном деле, говорит.