Геннадий Башкуев - Маленькая война

— Где шляешься? — сердито сказала мама и кинула мне халат. Я взялся за ящик и покачнулся.

— Тебе плохо? — мама замерла над кучкой гнилых овощей.

— Готов к труду и обороне, мам! — отвернулся, чтобы не выдать себя запахом. — Эй, дядя, поберегись!

И с вымученной улыбкой я принялся таскать ящики за прилавок. От ящиков несло тухлятиной. Это вам не частная лавочка!

Овощторг открыл на базаре воскресный филиал. Мама устроилась туда подсобным рабочим. Мы сидели и перебирали вонючие, склизкие помидоры. Мама ничего не чуяла. Продавщица над нашими головами воевала с очередью. Все дружно ругали новые деньги. Мама тоже. Большой, винного цвета помидор лопнул и растекся у меня в руках. Я опрокинул ящик.

За забором меня вырвало. Я полакал ледяной водички из колонки, утерся телогрейкой. Стало легче. На небе вспухли сизые облака. За штабелями пустых ящиков бубнили о своем алкаши. Охота же им пить всякую гадость… Проходя рядом, услышал знакомое шипение.

— Не знаю… Ничего не знаю…

Примус! Интересно, что он на этот раз отмочит?

— Побалдели — и хватит, — этот голос тоже где-то слышал.

Я припал к штабелям. Сквозь щель увидел Гришу. Гитлер Капут что-то терпеливо втолковывал со стаканом в руке. Примус мычал и глядел в небо.

— Ты это брось! — наконец вышел из терпения Гриша. — Я тебе не вертухай! Лапшу на уши!.. Видел я тебя на пересылке, понял?

Гриша притянул за грудки Примуса. Шляпа скатилась, обнажив седую, как снег, голову.

— Не знаю… Ничего не знаю…

— Идиот, — устало сказал Гриша.

На ящиках был накрыт стол. Всего понемногу, чем славен был осенний базар 1962 года. И конечно, чайник. Гриша явно подлизывался к своему неразумному собрату.

— Били меня… — глядя в сторону, буркнул Гриша. — Единственный способ вырваться… Скажи, не бойся. Тебя никто не будет бить. Посмотри, посмотри на меня! Узнаешь? Скажи, не бойся…

— Не знаю… Не знаю… — озираясь, захрипел Примус.

— Черт! — схватился за голову Гриша. — Может, ошибся… Столько лет прошло… Но ведь это был ты — тогда, на пересылке… Неужели ошибся? Там много было… Ты, ты! Кончай дурака валять!

— Не знаю… Ничего не знаю… — быстрей залепетал дурачок.

— Ладно… Ты прав. Кушай, кушай…

Примус взмахнул руками, нахлобучил шляпу и накинулся на еду. Громко чавкал, лез грязными пальцами в рот, жирные ладони вытирал о кофту, от нетерпения елозил валенками. В бороденке запутались рыбья чешуя и хлопья капусты. Гриша глядел на товарища с жалостью. Издав горлом странный звук, отвернулся.

Я переменил занемевшую ногу. Под ботинком хрустнуло. Гриша обернул в мою сторону встревоженное лицо. В глазах плеснулся испуг. Сквозь щель я видел, как медленно глупела рябая Гришина физиономия. Нижняя губа оттопырилась: пронзительно заверещал поросенок.

Примус вздрогнул, ударил Гришу по голове чайником. «Гитлер капут!» — дал сдачи Гриша. Чайник летал над головами. По щекам и бороденке лилось вино. Стол переговоров был опрокинут, дары осени втоптаны в грязь. На шум уже бежали зеваки. Побросав стеклотару, Гриша ускакал в проулок. Примус прятал в валенки соленые огурцы.

— Где шляешься? — проворчала мама. — Не сидится ему… Уроки сделал? Иди уж…

Мама отобрала у меня веник, подтолкнула.

— Сынок… — окликнула, помялась. — Если придет Максим Маланович… Впрочем, я сама… Иди!

Продавщица в замызганном халате бранилась с покупателем. Оба с чувством поминали старые деньги, старую жизнь. Да пропади она пропадом!

Нет, базар у нас не настоящий…

10:50. «Встать! Суд идет!»

Такой теплой осени не припомню за неполных тринадцать лет. Пацаны купались в Уде до середины сентября. Петька Хохряков — тот вообще ночевал на реке у костра. Развлекался тем, что пугал влюбленные парочки. И такой красивой осени не припомню. Сейчас-то лист облетел, а еще недавно Уда манила серебром в золотисто-рубиновой оправе перелесков.

Мой Боливар галопом несется вдоль дамбы. Скрипит кожаное седло. Рядом наперегонки бежит река. Копыта цокают о гравий. Кусаю встречный ветер. Красота! Боливар встряхивает гривой, пускает из ноздрей клубы пара. В груди холодно и легко. На повороте верный конь обгоняет реку и устремляется к форпосту.

Победное ржание Боливара не потревожило дозорного. Я посвистел еще. Колокольня зияет пустотой и тишиной. Неужели Борька ухитрился заснуть в этакой холодине? Бр-р… 10:50. Вижу дезертира! Помогает Петьке удить рыбу, возится с крючком. А до пересмены целых десять минут!