Геннадий Веретельников - Рассказы о войне. Война в письмах, дневниках, историях

Знаете, что такое война?

Для тех, кто хочет повторить, но толком не понимает, что именно он хочет.

Чуть ниже две фотографии одного и того же двадцатилетнего человека, только разница между снимками 4 года, 1941 и 1945…

На фотографиях художник Евгений Кобытев.

На первой фотографии ему 21 год. На второй 25 лет.

На первом фото, он смотрит на вас, а на втором – сквозь вас.

Евгений начал войну в июне 1941 года.

Осенью 1941 года Кобытев был ранен, попал в плен и был отправлен в немецкий концлагерь. Он располагался в заброшенном карьере, в котором был один покосившийся сарай—барак – он служил защитой от непогоды.

И лишь небольшое число, из десятков тысяч военнопленных, могли в него втиснуться. Людям приходилось либо набиваться в него стоя, задыхаясь от зловония и испарений, либо оставаться на улице под открытым небом м е с я ц а м и.

Дно карьера было покрыто толстым слоем грязи настолько сильно, что трудно было вытаскивать ноги при ходьбе. Стена котлована имела высоту 10 метров. Спали прямо на земле, в грязи. Некоторые выкапывали в стенах котлована голыми руками ниши и прятались там от дождя, но основная часть людей мокла и умирала от болезней и голода.

Кормили травой и листьями с ближайшего леса. Очень редко картофельными очистками и остатками еды, что недоели немецкие солдаты..

В 1943 году Кобытеву удалось бежать из плена и снова присоединиться к Красной Армии. После окончания войны за боевые заслуги он был награждён орденом Красной Звезды.

Мы стояли, держась за руки, уже четвертый час. Четвертый час шла операция в госпитале, в который привезли нас, десятерых воспитанников детского дома, и нашего лётчика Сашу.

У нас у всех не было ресниц – пожар в самолёте лишил нас их. Болело горло, по—прежнему было сложно дышать, едкий дым пожара оставил свои последствия… Пока только на теле … Наша воспитательница – мама Валя сидела прямо на полу в центре нашего круга и старалась не плакать. Но у нее это плохо получалось.

Я видел, как время от времени содрогаются её хрупкие плечи …

С нами были ещё двое самых настоящих партизан, их пытались забрать на перевязку, но они закатили скандал, и главврач разрешил их перевязать прямо в коридоре, где мы все ждали, отчаянно ждали и молили Бога, чтобы он спас Сашу. Фамилию я его тогда не знал. Да никто не знал. Ни десять наших детдомовцев—половцев, ни девятнадцатилетняя мама Валя, ни гвардии дед Григорий (так он представился нам перед полетом), раненный в обе ноги, ни политрук партизанского отряда Михаил, с пулевым ранением шеи и со множественным осколочным ранением спины…

Дверь операционной открылась с едва уловимым скрипом…

Военврач Пётр Иосифович вышел к нам как был … окровавленный халат, и, не смотря на холодное помещение, за окном заканчивалась зима, полностью мокрый от пота…

В руках он держал оплавленные по краям, летные очки. Стекла были покрыты мелкими трещинами и были даже не похожи на стекла, они были совсем не прозрачными, скорее мутно—белыми … Он облокотился спиной о стену коридора и скользя по стене сполз по ней до положения корточек. В этом положении он и уснул. Спал он крепко, также крепко он держал то, что осталось от летных очков.

Мы встали полукругом вокруг спящего хирурга и старались даже не дышать, хотя это было крайне трудно делать – опаленное горло чесалось и все—время хотелось прокашляться. Через некоторое время дверь операционной опять открылась и из нее вышло сразу несколько человек в белых халатах, не обращая никакого внимания на нас они шли и продолжали, видимо давно начатый разговор между собой:

… – Я считал себя опытным санитаром, пока не привезли этого лейтенанта… я все—равно не могу понять, как такое могло произойти, ведь это противоречит всему, чему меня учили в медицинском училище… Девяносто процентов ожога всего тела… от одежды, зимней формы пилота, просто ничего не осталось – она отделялась вместе с кожей …

Ему вторил бас второго санитара:

– А ноги! Ноги! Их же просто не было! Остались обгоревшие кости, почти до таза!

Мышцы ног превратились в угли! Этот человек давно должен был умереть от болевого шока! Давно!

– Да, Николай, – обратился первый санитар ко второму, – У лейтенанта целыми были только глаза, только глаза… Летные очки не выдержали и оплавились… Стекла потрескались, волосы сгорели, а он довел самолёт до аэродрома и сел… Пётр Иосифович боролся, конечно до конца, ампутировал сгоревшие конечности, но с таким процентом ожога не живут… Царство ему небесное… Этот человек был из железа… Кованного железа…, а его воля просто не поддается описанию… Мне, тогда десятилетнему пацану, каждое их слово врезалось, как зубилом по граниту… Раз и навсегда… В этот момент проснулся Пётр Иосифович. Он по—прежнему крепко держал в руках летные очки.