Какой-то сопляк сидит на поленнице и, отчаянно перевирая мотив, стучит в такт палкой.
— Эй, не свались!
— А меня возьмете? — тотчас свалился он с поленницы; по виду второклашка. — У меня и рогатка есть…
На сопляка ноль внимания. Пересекаю двор. У барака чисто: за ночь ветер-дворник согнал листья к углу кочегарки. Небо тоже подмели как следует. Ни облачка. И солнце — рыжее, что яичница. В животе урчит. 9:00. Староста Кургузов заступил на дежурство — его лысина светится в окне. Следит за порядком. По нему можно сверять часы.
Так и знал! Дозорный валяется в постели. Борька Болембах — не Кургузов, это точно.
— Больше не буду! — Борька зевает и путается в штанах. И в школе повторяет то же самое. У засони узкие плечи, пухлые животик и попка, весь облик напоминает грушу. И в кого он такой? Болембах-старший — как жердочка. Вечный труженик с печальным носом. Он, нос, как раз выглядывает из кухни.
— Молодые люди, пожалуйте завтракать.
— Папа, вы не беспокойтесь… — Борька тянется к телогрейке.
— Борис! — трагически восклицает Болембах-старший. — Ты говоришь невозможные вещи!
Всякий раз меня убивает вот это. Борька выкает отцу, а тот величает его Борисом, не иначе.
— Борис! — Семен Самуилович округлил масляные глаза. Теперь Болембахи похожи. И носами, и волосами — курчавыми, смоляными. Самое возмутительное — Борька в открытую бреется отцовской бритвой. Иногда Болембах-старший взбивает сыну пену. Какая-то чудовищная несправедливость: засоня и трус решил обзавестись бородой.
Дело в том, что «барбудос» в переводе с кубинского…
— С испанского, — вежливо поправил Борька.
Случилось это летом, за сараями.
— При чем тут испанцы! — закричал Петька Окурок и сплюнул сквозь зубы. — Думаешь, не знаем! Ха! Не посаран, понял?
— Во-первых, «но посаран»… — начал Борька.
— Врешь ты все! — отшвырнул окурок Петька. — Куба — да, янки — нет! Как дам по уху!
— Кто — я вру?! — округлил глаза Борька.
Петька говорил невозможные вещи.
— Пацаны, чего зырите! Бей провокатора!
Петька несильно толкнул Борьку в грудь. «Провокатор» не отступил.
Но пацаны, воробьями облепившие поленницу, угрюмо ковыряли в носах. Сказанное походило на правду. И то, что Борька, против обыкновения, не струсил, говорило за себя.
Спорщиков разнял Хромой Батор. Петька сразу же потребовал папирос и доказательств. Борька вынес из дома отцовскую беломорину и книжку с пальмой на обложке. Ткнул в подчеркнутое: «барбудос» — бородачи.
Н-да… С бородами у нас неважно. Стать бородачом мог только Борька. В пятом классе у него прямо на уроке выросли усы. Трогать их давал за две ириски. Борька начал бриться, чтобы «волос был гуще», с той поры щеголяет по двору с синими щеками, чем выводит из себя Петьку. У того даже пушка на губах не намечается. «А я виноват? — оправдывается он. — Детство чижолое, чес-слово!»
На следующий день после спора все появились с мелкими порезами на подбородках. У Хромого Батора под нижней губой алел шрам. Петька заклеил щеку пластырем. Тут уж обидно стало мне. По-настоящему обидно. Хоть и тайком, но у пацанов есть чем бриться. А мы живем с мамой. Бритвы в нашем доме нет…
— Семен Самуилович, если можно, дайте Борису сухим пайком. Мы торопимся, — сглатываю слюну и дергаю за рукав Борьку. Будущий бородач внимательно разглядывает в зеркале свои щеки.
Семен Самуилович не понимает, что такое сухой паек. Беда с этими штатскими лицами!.. Болембах-старший работает женским парикмахером. Честное слово, не вру. «Дамским», — поправляет он. Борька рассказывал, что папаша на коленях обещал мамаше перейти в мужские парикмахеры.
— Молодой человек, скажите, а дежурство у Бориса не опасное? Колокольня без колокола, знаете ли… И вообще…
Семен Самуилович мнется и сует термос.
Так! Борька успел проболтаться обо всем отцу.
— Боялся проспать, — умоляюще выпучился он. — Не говори, а?
Ладно уж. Собственно говоря, Борька не засоня. Просто любит читать по ночам книжки. И контрольные дает списывать.
Ястребиный взор старосты Кургузова провожает нас за ворота. Я несу термос. Борька вращает синими щеками — уплетает колбасу с хлебом. Петька Окурок проклинает нас на колокольне.
Хлопаю «бородача» по спине.
— Чао! — откашлявшись, кричит он.
Борьке на форпост, мне — на базар. Дела, дела…
9:22. «Сдачи не надо!»
Базар у нас не настоящий. Не тот размах, что ли. Ни кокосов, ни верблюдов. Хоть бы ишак какой объявился! Где истошные крики менял и продавцов воды? Где звуки труб и толпы паломников?
Читать дальше