Эли Визель - Ночь. Рассвет. Несчастный случай

Разумеется, тут были мой отец и мать и нищий. И седой учитель. Английские солдаты из конвоя, который мы подстерегли у Гедеры, тоже пришли сюда. А вокруг них стояли мои друзья, братья и товарищи. Кое-кого из них я помнил с детства, других видел в Бухенвальде и Аушвице. Они страдали, надеялись и погибали. Рядом с моим отцом стоял мальчик, удивительно похожий на меня, такого, каким я был до концлагерей, до войны, до всего. Отец улыбнулся ему, и ребенок подхватил улыбку и ласково взглянул на меня поверх множества голов, разделявших нас.

Теперь я понял, почему в комнате так душно. Она была слишком мала, чтобы вместить столько людей. Я протолкался сквозь толпу, подошел к маленькому мальчику и поблагодарил его за улыбку. Я хотел спросить его, почему все эти люди собрались в комнате, но тут же сообразил, что это будет невежливо по отношению к моему отцу. Раз уж он здесь, мне следует спрашивать у него.

— Папа, почему здесь все эти люди?

Мама стояла позади него, она была очень бледна, и ее губы неустанно бормотали: «Бедный маленький мальчик, бедный маленький мальчик!»

— Папа, — повторил я, — ответь мне. Что вы все здесь делаете?

Его огромные глаза, в которых я столько раз видел открывающееся небо, глядели на меня, но он не отвечал. Обернувшись назад, я лицом к лицу столкнулся с рабби, его борода поседела еще больше.

— Учитель, — спросил я, — что привело всех этих людей сюда сегодня ночью?

Позади меня слышался мамин шепот: «Бедный маленький мальчик, мой бедный маленький мальчик».

— Умоляю вас, учитель, — повторил я, ответьте же мне.

Но и он не отвечал. Казалось, он даже не слышал моего вопроса, а его молчание начинало пугать меня. Сколько я помнил его, он всегда приходил мне на помощь в трудную минуту. Тогда его молчание было ободряющим. Сейчас я попытался заглянуть ему в глаза, но увидел лишь два огненных шара, два солнца, которые опалили мне лицо. Я отошел от него и, переходя от одного гостя к другому, пытался добиться ответа на свой вопрос, но мое обращение поражало их немотой. Наконец, я подошел к нищему, голова и плечи которого возвышались над толпой. Совершенно неожиданно он заговорил со мной.

— Это ночь множества лиц, — промолвил он.

Мне было тоскливо, я чувствовал себя измученным.

— Да, — сказал я устало, — это ночь множества лиц, и я хотел бы понять, почему. Если ты тот, за кого я тебя принимаю, объясни мне, что означают эти видения, почему они немы, зачем они здесь. Объясни мне, умоляю тебя, я не могу этого больше вынести.

Он взял меня за руку и, тихо пожав ее, сказал:

— Видишь вон того мальчугана? — и указал на мальчика, который был похож на меня, такого, каким я был когда-то.

— Да, вижу, — ответил я.

— Он ответит на все твои вопросы, — сказал нищий. — Пойди, поговори с ним.

Теперь я был совершенно уверен, что он не простой нищий. И снова я протискивался сквозь толпу призраков, пока, задыхаясь от усталости, не пробрался к пареньку.

— Скажи мне, — сказал я с мольбой в голосе, — что ты здесь делаешь? Ты и все остальные?

Он широко раскрыл глаза от удивления.

— Как, ты не знаешь? — спросил он.

Я признался, что не знаю.

— Разве завтра не должен умереть человек?

— Да, — ответил я, — завтра на рассвете.

— Убить же его должен ты?

— Да, это так, мне приказали казнить его.

— И ты все еще не понимаешь?

— Нет.

— Но это же очень просто! — воскликнул он. — Мы здесь, чтобы присутствовать при казни. Мы хотим посмотреть, как ты с ней справишься. Мы хотим увидеть, как ты станешь убийцей. Это же совершенно естественно, правда?

— Почему естественно? Что вам за дело до убийства Джона Доусона?

— Ты — общий итог всего того, чем были мы, — сказал паренек, похожий на меня в прошлом. — В какой-то мере это мы казним Джона Доусона. Ведь без нас ты не сможешь этого сделать. Ну, теперь ты понял?

Я начинал понимать. В такой абсолютный поступок, как убийство, вовлекается не только убийца, но и все те, кто создавал его личность. Убивая человека, я делал их убийцами.

— Ну, — повторил мальчик, — понял?

— Да, понял, — ответил а.

— Бедный мальчик, бедный мальчик! — шептала моя мама, ее губы стали такими же серыми, как седина старого учителя.

— Он голоден, — неожиданно произнес голос Гидеона.

Я не слышал, как он поднимался вверх по ступеням. Святые ведут себя на удивление тихо. Они ходят, едят, молятся — и все это совершенно бесшумно.

— Не может быть, — возразил я.

Он не мог проголодаться. Он должен умереть, а человек, который должен умереть, не может проголодаться.