Владимир Колотенко - Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник)

Она еще помолчала секунду, затем:

– В детстве я любила бродить одна вот по этим тропинкам… Как козочка, да… Я люблю одиночество… В нем там, как в раю… Было детство, красивое, праздничное… Я ж гречанка, ты знаешь… Я привыкла всегда быть одной, хоть любила родителей… И люблю… Там, в том детстве я каждый день ждала чуда, там все его ждут, верно?..

Она помолчала секунду, затем:

– Он был лет на пять старше меня… Мы любили взбираться вон на ту самую гору… И мечтать… Ты же любишь мечтать? Мы мечтали, что когда подрастем… мне было только семь, он был старше, вихрастый… Мы мечтали, когда и я вырасту – убежать… Найти совсем маленький островок и там жить… Представляешь? Ты не знаешь, какое это счастье!.. Там на том островке… Мы – знали… Мы ведь сами его создавали и уже лелеяли… Понимаешь?.. Он уехал с родителями на следующий год, и я вырасти не успела… И вон на той самой скале поклялись… что вернемся, и он тоже клялся… Это… Это как… Клятва детства – это ж на века… Ты пойми… Я ждала… Потом выросла… Мне было уже пятнадцать, и я была совсем взрослая, он – не возвращался…

Я забилась в трюм какого-то большого белого лайнера и уплыла. Я хотела его найти. Где? Я не знала. Я молила Бога помочь, Он был глух. Я и уехала отсюда. Я его не нашла… Потом, уже в Москве я узнала, что он в Англии, жив-здоров… Ну, да ладно… Вот такая история… Грустная… Правда? Ты прости… Его звали Гермес… Как того Бога…

Потом они шли, рука в руке, и молчали…

– Ты только не жалей меня, ладно?

Он не знал, что ответить, только крепче сжал ее пальцы. Ревновал ли? Пожалуй…

На следующий день они так и не уехали. Она, козочка, снова бегала по своим любимым тропинкам, смеясь и радуясь, тонконогая, белотелая, он не мог на нее насмотреться: за что ему это счастье?

Лицо ее уже взялось румянцем – солнце здесь безжалостно!

– Платье ты хоть примеришь? – спросил он, когда они вернулись в номер.

– Да! Мне нравится! Этот шлейф, представляешь?!! А какая фата!.. Господи, какой же ты у меня!.. Я так рада тебе!.. Всегда, знаешь…

Лед растаял…

Да, и фата, и платье… А какой пышный и роскошный шлейф!

Королева!

На выданье…

И какие глазищи!…

Это была последняя ночь.

Они уже улеглись, прижимаясь друг к другу, и она, уже засыпая шепнула:

– Ты – самый лучший… Обними меня…

Он прижался… Они были совсем голенькие… Как дети.

– Нет-нет, – сказала она, – не сегодня…

И уже задышала, как дышат спящие.

Он не шевелился. Эта длительная осада привела его в бешенство. Она извела его обещаниями. Боясь ее разбудить, он лежал без единого движения, только мозг его гневно работал. Там кипела смола, нет чугун! Да, чугун! Череп был мартеновской печью, а чугун аж пузырился. Но весь стон его был в животе, в самом самом его низу, да, аж там! Там – звенело! И вот это кипение черепа и вот этот-то стон со всем этим звоном и стали вдруг вместе дружить. Нет, нет в мире силы, способной унять этот союз черта с дьяволом!..

Тихо-тихо, как только можно более тихо он стал пробираться своим стоном в ее святая святых. Она тихо посапывала. Потихонечку, ну вот так, вот еще, хоть на гран, хоть на чуточку… Да, прекрасненько… Все, казалось, у него получалось… Как по маслу! Но вдруг… Что такое?.. Он напрягся, она шевельнулась… Он затих… И потом снова, и снова… Что такое?!. Нет, не может быть! Да ты… Ах, ты девочка моя милая!.. Да ты еще совсем…

И он пошел на штурм этой нежной крепости. Штурм есть штурм, она тотчас проснулась: нееееет!

Он не слышал этого крика презрения и дрожащего страха.

– Неееееееет!

Он оглох!

– Мне же больно…

Ее бунт его теперь мало трогал:

– Я счас, потерпи…

Это было настоящее умопомрачение, шок, амок… У него помутился разум, и он ринулся сквозь нее, не разбирая дороги, напролом, как разъяренный слон, разрушая все на своем пути… Ревность? Нет. Ревность так не лечится. Это была обложная осада и потом невиданной силы и ярости штурм ее целомудрия!

У него хватило сил и носорожьего норова победить ее, непобедимую. Он взял ее силой на какой-то шкуре какого-то козла, когда они в пылу битвы свалились с постели…

– Теперь ты моя!

Он не мог в это поверить, но уже понимал: еще как моя! Он шалел. И шальной от счастья весь дрожал. Он чувствовал себя не только Аполлоном Бельведерским, но самим Александром Великим: чем я хуже?!. Вот и все твои зерна и амфоры, и все Аристо с Демисами Русисами и Гермесами, думал он… Теперь – ты моя!!! И ничья больше, понимаешь, ничья!