Леонид Бородин - Киднепинг по-советски

Через полгода, следующей весной, уже мотался на ЗИЛе по дорогам Подмосковья. Осенью поступил на заочный все в тот же Автодорожный, о чем торжественно известил отца, попутно покаявшись в прежнем разгильдяйстве и вранье. Что провалился, о том в свое время написал, но сочинил целую историю, будто не очень-то, мол, и хотел, потому что соблазнили тут завербоваться в некие северные места, откуда и писать ему будет затруднительно.

Так на полгода пропал для предков, переживал за мать, извелась ведь. Теперь же от нечистоты избавился полностью, получил прощение и поощрение, длинными письмами с подробным изложением условий труда и быта чуть ли не еженедельно радовал предков. Единственно — о новых своих друзьях ни слова, зачем папане напрягу создавать. Но теперь крепче, чем когда-либо знал, что жить можно, а может, даже и нужно.

В Москве тоже, конечно, бывал. Аркадий насовсем перебрался к Наташе. Игорь заявлялся к ним с пищевым дефицитом. Зря что ли по области мотался! Антисоветчики ахали, искренне радовались его успехам. Устраивался сабантуй. Иногда выходили на культуру — почти что приобщили его к театру. С филармонией общий язык пока найден не был, но грозились. Про церковь заикались, но это он отмел сходу. Еще не хватало…

Однажды, в очередной приезд, пошептавшись, прихватили его с собой на проводы. Какой-то диссидентский первак отваливал за бугор. А почему нет? Интересно же.

Еще на лестничной площадке услышали гомон. Дверь не заперта. Открыта для всех желающих. Когда вошли, никто не обратил на них внимания. Двухкомнатная квартира, уже начисто лишенная мебели, битком набита людьми. Вдоль стен и по углам бутылки с вином и водой. На подоконниках на тарелках печенье, бутерброды. Дым коромыслом. Аркадий с Наташей то и дело с кем-то здоровались, но с первых же минут держались особняком. Обнаружился Илья. Без особой теплоты обменялись рукопожатиями. На Игоря прищурился.

— Гегемона приобщаете? Правильно. Укажи мне такую обитель…

И тут же нырнул за чьи-то спины. Отъезжант, косматый рыжий мужик, был уже в добром подпитии. Махал руками, с ошалелостью во взоре выслушивал всяческие пожелания и тосты, обнимался, хлопал по плечам, целовал руки женщинам. Кто-то то и дело оттаскивал его куда-нибудь в более или менее свободный угол и что-то нашептывал, а он все кивал и кивал головой. Вдруг несколько голосов закричали: «Тихо! Тихо!» Гомон стих. Из соседней комнаты все выдавились в эту, теснотища… Нашелся стул, на него и взгромоздился виновник собрания. Развел руками, как бы обнимая всех, сначала беззвучно шевелил губами, вроде бы даже слезу смахнул.

— Друзья! — возгласил. — Тут кто-то сказал, что каждый отъезжающий укорачивает остающемуся путь в лагерь!

Все возмущенно загудели.

— Не знаю, может, это и так!

Все завозмущались пуще прежнего.

— Но друзья! Российская эмиграция никогда не была побегом. Только передислокацией. Свое место в строю каждый определяет сам. Есть одно страшное слово, которое здесь хотя и никто не произнес, но оно как бы витает в воздухе. Это страшное слово — на-все-гда! Так пусть же оно не витает даже в воздухе, потому что мы вернемся! Вернемся!

Рукоплескания оглушили. Наташа тоже хлопала, Аркадий же почему-то нет. Кто-то подал рыжему стакан с вином. Он воздел его над головой.

— Чтоб они сдохли! Нам жить, монстру издыхать! И никак иначе!

Опять рукоплескания и звон стаканов.

— Кто это монстр? — спросил Игорь, всовываясь головой между Аркадием и Наташей.

Аркадий как-то криво усмехнулся, процедил:

— Увы, это Россия.

Наташа возразила с укоризной.

— Ну, зачем ты передергиваешь! — И уже специально Игорю: — Он имел в виду режим. В конце концов, он честный и порядочный человек.

— А я что, говорю, что не честный?

— Успокойся, Аркаша, каждому свое, разве не так?

— Баба с возу, кобыле легче, — проворчал Аркадий.

— Ты зол, значит, не прав.

Рыжий бодро спрыгнул со стула, толпа зароилась, стала растекаться по комнатам. Игоря оттеснили от друзей, его прибивало то к одной кучке, то к другой. Слух ловил обрывки фраз, глазами же засекать говорящего он не успевал, оттирали, а что-то хотелось бы дослушать, потому что, ну, словно в дурдом попал или в другую эпоху — люди как люди, язык тоже русский, а говорят о чем-то, чего за пределами этой квартиры не существует, по крайней мере, чего Игорь не видел, не встречал, не знал…

— …я из метро, он за мной, целый час дергался по проходным, пока оторвался…