Леонид Бородин - Киднепинг по-советски

— Гони сотню. Проиграл.

Илья же хихикнул, ткнул Аркадия в лоб выгнутым указательным пальцем, произнес: «Умом Россию не понять!» Засуетился: «А чего мы, собственно, здесь-то! Пошли в избу». Так, словно по ошибке остановились на террасе! Но в общем-то правильно сделали. Весь пол забрызган кровью, ее изрядно вытекло, жутковато даже.

Когда вошли, наконец, Игоря постигло разочарование. На неубранном с утра столе торчала недопитая бутылка водки, а между столом и обшарпанным сервантом — сетка с бутылками. Сектантами не пахло. На том же столе, правда, книжка раскрытая, на другом столе, что у окна, пишущая машинка и листы бумаги, и еще книги где попало. По сути, вся изба из одной комнаты. Посередине печь. Диван и раскладушка, старые стулья, выцветшие и потрескавшиеся обои на стенах, закопченный потолок, особенно над печкой. В простенке между окнами большая фотография угрюмого бородача. Игорь осмелился продемонстрировать осведомленность, кивнул на фотографию, буркнул небрежно: «Хемингуэй?» Мужики хохотнули, Илья сказал: «Солженицын». И прищур, дескать, ехала деревня мимо мужика. Задетый тоном, Игорь словно на вызов ответил.

— Это который сперва здесь упаковался, а потом удрал на Запад?

— Исключительно объемная информация, — грустно сказал Аркадий, а Илья перекосился.

— Ну, суки же, а! Ну, суки!

— Неправда, что ль? — не без злорадства спросил и в отместку обоим им тоже прищур. — Подумал, вы сектанты, а вы антисоветчики, да?

— А что хуже? — это Аркадий, но не всерьез, а, скорее, чтоб тему закрыть.

— Мне без разницы. — Раненой рукой махнул и от боли искривился.

— Не маши рукой на антисоветчиков, — посоветовал Илья. — Садись куда-нибудь и стони от боли, как положено раненому. Мы же будем ходить кругами, сочувствовать и готовить обед. Устраивает такая диспозиция? Ты гегемон, а мы два сраных интеллигента, Аркаша лирик, я физик. А тот, — на фотографию, — подлый наймит мировой буржуазии. Однако ж, полагаю, тебе, политическому девственнику, сия мерзкая компания не опасна?

— Слушай, ты, физик, — это опять Аркадий, — загони свою желчь обратно в пузырь и дуй за водой.

Рука и вправду разболелась, хоть охать начинай. Прошел в комнату, сел напротив фотографии врага народа, смотрел — никаких эмоций. Зато вспомнился праведник отец, вернувшийся с очередного закрытого партийного собрания. Любил он эти, закрытые. Всякий раз приходил домой в душевном подъеме и с загадочностью во взоре, с повышенной снисходительностью к жене, мещанке-бытовичке, с усиленной требовательностью к детям-шалопаям, к сыну особенно. Девка есть девка, к тому же мала еще, но уже ленива и легкомысленна…

С последнего закрытого пришел по брови полный возмущения в адрес как раз этого самого, что на фотографии. Как посмел он, паршивец, порочить, клеветать! Ему — нате то-то и то-то, что душенька пожелает, дачи, машины, квартиры, а он… И берутся же откуда-то такие, ведь не один уже, расплодили нечисти в Москве и цацкаются. Мать всей своей небогатой мимикой изображала единомыслие и страстное сочувствие отцовским тревогам, этой ее душевной напряги хватало, чтоб достойно выдержать испытующие взгляды своего идейного мужа, когда же он взглядом переключался на другого члена семьи, она мгновенно расслаблялась и опять превращалась в добрую хлопотунью, каковою и была на самом деле.

Игорь, хотя и имел свое «хи-хи» в адрес идейной упертости отца, но знал зато, что папаня его — работяга, что на таких, как он, держится четырнадцатая дистанция пути, где он старший дорожный мастер, что вообще — и власть тоже держится на таких, как он, не на жуликах же и сачках, и если на таких только, значит, и сама она…. Недостатков, конечно, до хрена… А где без? Да и вообще! Жить можно! И все зависит от тебя самого. Никто не виноват, что месяц пробегал по Москве, вместо того, чтобы, как другие, зубрить и зубрить. Но вот получилось так, что ошалел от столицы. Ему, жителю провинциального городка, столичный ритм упал на душу, как песня — каждая клетка ходуном заходила — заплясал, заплясал и проплясал! Позорно проплясал. И ничьей вины в том, кроме его, нет.

Где-то и как-то слышал он, конечно, что есть люди, которые шуршат на власть, и понимал это как обратную сторону отцовской упертости. Когда в жизни столько интересного, в политику могут соваться те, кому интересное недоступно по возрасту или по каким-либо другим причинам, над которыми не стоит голову ломать, короче, это их личные проблемы. Самое последнее, чем бы он мог заинтересоваться, это политикой — в отцовском ли варианте, в другом ли, противоположном, — скукота! Понимание никчемности политического шуршания мешало ему сейчас по достоинству оценить этих двух бородатых, которым, как он уже догадывался, будет обязан гораздо больше, чем случайным спасением и гостеприимством. Будь они обычные нормальные мужики, здорово задружить можно. Это он умеет — дружить. Проверено. Но ведь полезут в душу. А который на стенке, как икона, ну, не хамло ли, ведь писателем сделали, упаковали, а он харкнул за плечо и дал деру.