Герд Фукс - Час ноль

Однажды Ханна заговорила с ним на улице.

— Я запретила Лени приходить к вам, — сказала она. — И хочу, чтобы вы это знали.

— Но почему?

— Мне не обязательно вам это объяснять.

— Но она все равно придет, — сказал Хаупт. — Мне ее что, выгнать?

Она молчала.

— Вы все-таки должны мне ответить, — сказал Хаупт. И вдруг, совершенно неожиданно выпалил: — Разве вы не хотите иметь дело с людьми?

Она уставилась на него, сбитая с толку.

— Знаете, решите это с Лени сами, — сказал Хаупт. — Но меня больше вашими проблемами не беспокойте.

И ушел, оставив ее стоять на месте.

Через два дня, когда он собрался за покупками, Ханна вдруг подошла к нему снова.

— Ну и разозлились же вы тогда, — сказала она.

Хаупт хотел было извиниться. Но она рассмеялась.

Она внимательно разглядывала его. Темные волосы тяжелой волной падали ему на лоб. Он предложил зайти на «Почтовый двор». Шорш Эдер смилостивился и выдал им два стакана вина.

Так что теперь Хаупта иной раз не оказывалось дома, когда возвращался Георг, или он уходил поздно вечером, когда Георг уже спал. Хаупта раздражало, если Георг, у которого ноги словно деревенели от усталости, шумно вваливался в комнату и с грохотом плюхался на стул. Если он подтягивал к себе книгу, которую только что читал Хаупт, и с презрением отшвыривал ее снова в сторону, Хаупт понимал, что в основе этого раздражения лежит нечистая совесть. Но почему моя совесть должна быть нечиста, думал он, вновь раздражаясь.

Так прошло несколько недель. Однажды вечером, войдя в мансарду, где Ханна одновременно и еду готовила, и спала, Хаупт заметил на столе пачку сигарет. Пачку сигарет «Лаки страйк». Его словно током ударило.

Он сделал вид, будто что-то забыл в пальто, но, когда обернулся, сигареты по-прежнему лежали на столе.

— Они все еще здесь, — сказала Ханна. — А ты думал, что стоит тебе отвернуться, и они исчезнут. И еще ты думал, что этот «ами» тоже исчезнет, стоит тебе отвернуться. Но ведь ты наверняка недавно видел меня с ним.

Она уселась на лавку за кухонный стол. Подняла на него глаза.

— Я все спрашиваю себя, почему ты не приносишь с собой домашние туфли? — сказала она.

— Но ты же не можешь так поступать, — сказал Хаупт.

— Я могу так поступать, — ответила Ханна. — После этой войны каждый волен поступать как хочет. Вот только жить, как прежде, мы уже не можем.

Она улыбнулась.

— Представь себе, этот американец мне даже понравился. Ему примерно столько же лет, сколько тебе.

Хаупт судорожно схватился за трость.

— Пошли, — сказала Ханна, вставая. — Мы, кажется, чуть повеселели. Сходим-ка на «Почтовый двор».

Хаупт послушно побрел за ней, хотя на какое-то мгновение в его сознании всплыло такое слово, как гордость.

С тех пор как лейтенант Уорберг отменил комендантский час, на «Почтовом дворе» по средам и субботам устраивались танцы. Вход был платный, а кто хотел выпить что-нибудь настоящее, тот приносил с собой и платил специальный налог, так называемый «пробковый сбор».

Велика была у людей потребность наверстать упущенное, ведь несколько лет действовал запрет на танцы, к тому яге без конца праздновалось чье-нибудь возвращение из плена. Кто хотел получить место за столиком, занимал очередь самое меньшее за час до открытия.

Ханна протиснулась к входу сквозь толпу подростков.

Покупая билеты, она, приоткрыв губы, наблюдала общую сутолоку. А когда летчик ее увидел и, вскочив со своего места, приветливо помахал, она вздрогнула, словно наконец нашла то, что давно искала.

— Потрясающе, — воскликнул летчик. С Хауптом он поздоровался дружески, но сдержанно. И повел их к своему столику.

Аптекарь Эндерляйн, судя по всему, только что принял свою вечернюю дозу: его мышиные глазки блестели. Ирмхен и госпожа Иннигкайт тут же бросились Хаупту на шею. Господин Кляйн долго и с симпатией тряс ему руку. Все говорили одновременно, перебивая друг друга. На столе стоял лимонад. Под столом летчик разливал виски, бутылку он держал в портфеле.

— Есть у тебя сигареты? — спросила Ханна, положив руку на колено Хаупту. Затянувшись, она внимательно оглядывала зал, словно сейчас должно было начаться что-то интересное.

Сутолока была пугающей. Все основательно подвыпили. Аккордеон разливался во всю ширь, саксофон слегка постанывал тенором, низы заполняли барабан и цимбалы, лениво позвякивающий механизм. В барабанный ритм марша, в затягивающую мелодию вальса врывались взрывы хохота.