Герд Фукс - Час ноль

Поначалу казалось, что он не ошибся. С фройляйн Штайн Георг вел себя так, как подобает хорошо воспитанному юноше. Когда она его спрашивала, он вежливо отвечал, но сам не обращался к ней ни с единым словом. Родители и тетя Бетти ничего не замечали, зато фройляйн Штайн замечала все. Она замечала, что время от времени он разглядывал ее словно со стороны, в мрачной задумчивости, с постепенно нарастающим скептическим интересом, все более переходящим в застенчивое любопытство.

Дело в том, что Луиза Штайн с каждым днем все охотнее рассказывала о своих путешествиях. О том, как из осеннего тумана выступает статуя Свободы, как выглядит Манхаттан в пургу, а Бронкс — в летнюю жару, как славно подниматься на пароходике к верховьям реки Конго, как выглядит водопад Виктория. В действительности же она никогда не бывала ни в Соединенных Штатах, ни в Африке.

Родители не замечали, что теперь Георг почти совсем не бывал дома, не замечали, что он все чаще надевал форму, зато фройляйн Штайн замечала. Двери их комнат находились почти напротив. Она слышала, как он приходит и уходит, иногда слышала, как он выкрадывался из дому, когда всех звали вниз ужинать. С парнем что-то происходило. Она понимала, что ей следовало бы поговорить с родителями, и чем быстрее, тем лучше, по всякий раз, когда она спускалась в гостиную, где они вспоминали довоенные товары, свадебное путешествие или концерты Кнаппертсбуша [17] Кнаппертсбуш, Ганс (1888–1965) — известный немецкий дирижер. В 1934 году нацисты сняли его с поста директора Мюнхенского оперного театра. , она говорила себе, что это бесполезно. Одна она замечала, что Георг, если ему никак не удавалось увильнуть от совместного ужина, все равно не принимал участия в общем разговоре, что он только слушал, а может, и не слушал даже, а только наблюдал за ней в упор, откинувшись на стуле, с ухмылкой и вроде бы с интересом.

В один из таких вечеров, вспоминая лучшие времена, тетя Бетти в который раз извлекла на свет старые фотоальбомы. Они узнавали друг друга на фотографиях, рассказывали забавные истории, пока наконец Георгу все это не наскучило и он не раскрыл наугад один из альбомов.

— А это кто? — спросил он.

Тетя Бетти подошла поближе, Шарлотта Хаупт посмотрела через его плечо, а Эразмус Хаупт надел очки. И вдруг все замолчали.

— Это доктор Хайнрихсон, — сказал наконец Эразмус Хаупт.

Доктор Хайнрихсон обнимал заместителя директора Хаупта за плечи. Их куртки висели на альпинистских палках, которые они вскинули на плечи, оба улыбались в объектив.

Вот уже год, как дом доктора Хайнрихсона был пуст. Калитка, ведущая в сад, косо висела на петлях, кустарник буйно разросся, большая часть окон была заколочена досками.

— А что случилось с доктором Хайнрихсоном?

— Что могло с ним случиться? Откуда мне это знать? — Эразмус Хаупт едва ли не кричал.

— Я думал, вы были друзьями, — сказал Георг.

— Он был нашим домашним врачом, одно время мы с ним и правда дружили.

— А теперь он уже не наш домашний врач и мы с ним больше не дружим, — объяснил Георг фройляйн Штайн. — Теперь наш домашний врач доктор Вайден.

Фройляйн Штайн уставилась на свой носовой платок, который нервно теребила в руках.

— Все не так просто, Георг, — пробормотала фройляйн Штайн.

— Мне нужно приготовить уроки, — сказал Георг.

И все-таки тогда, несмотря ни на что, с ним еще можно было бы поговорить, а вот после первого воздушного налета на деревню — уже нет. Был день рождения Эразмуса Хаупта, воскресный вечер в конце августа. Большой стол в столовой был раздвинут, фрау Байсер непрерывно пекла в течение двух дней, и теперь человек двадцать сидели за кофейными приборами, которые тетя Бетти старательно расставляла около двух часов. Они, естественно, не обратили внимания на упорный, затяжной шум в небе и на гул, в который этот шум перешел, даже на пронзительный вой, в который перерос гул. Лишь когда от первых разрывов начали танцевать на столе чашки, когда ударили бортовые пушки и стекла полетели в комнату, они прервали свое застолье, и тут вдруг комната наполнилась отчаянными воплями. Все бросились к выходу. В прихожей обезумевшие люди метались от одной двери к другой, пока Эразмусу Хаупту не удалось рывком открыть дверь в подвал. Все кинулись вниз по лестнице, крича и цепляясь друг за друга, и наконец уселись между консервными банками, углем и старой рухлядью. Вопли утихли.

— Это бессмысленно, это недостойно человека! — кричал Эразмус Хаупт. — Да не молитесь вы по крайней мере.