Жоржи Амаду - Дона Флор и ее два мужа

Дионизия пошатнулась, будто ее ударили в лицо:

– Вы хотите сказать, что вы замужем за ним?… Неужели это правда?

Облегчив этой вспышкой свою исстрадавшуюся душу, дона Флор снова сникла и безнадежным тоном проговорила:

– Да, замужем уже три года… Извините меня, но только поэтому я и решила воспитывать ребенка, раз уж сама не могу родить… Но теперь я вижу, что вы правы, сеньора, воспитывать мальчика должна его мать… Да и какой толк был бы от моего воспитания? Я пришла потому, что слишком люблю своего мужа и боялась, что он бросит меня и уйдет к ребенку. Все остальное ложь. Но после того, как я вас увидела, я поняла, что – с сыном или без сына – он никогда не оставит вас, сеньора…

– Никакая я не сеньора, но клянусь здоровьем моего сына, если бы я знала, что Валдомиро женат, я не стала бы заводить от него ребенка и поддерживать с ним отношения. А ведь я собиралась бросить свое ремесло, построить домишко и жить с ним, как с мужем…

Она заканчивала одевать ребенка. Дона Норма подобрала полотенце, атмосфера в комнате несколько разрядилась.

– Клянусь, что Валдомиро – мой муж, – прошептала дона Флор, – это всем известно…

– Он никогда мне ничего подобного не говорил… – Дио взяла распашонку из рук доны Нормы и положила ребенка на кровать. – Почему? Зачем ему было меня обманывать? – Она задумалась, уже совсем успокоившись, и обратилась к доне Флор очень вежливо, даже уважительно. – Вы говорите, все знают о вашем браке, не так ли, сеньора?… Может быть… Но почему мне никто не сказал об этом раньше? Я ведь знакома со всеми его близкими, даже с матерью…

– С матерью? Но у него нет матери, она умерла…

– Как умерла? Я знакома и с ней и с его бабушкой… Знаю его брата, Роке, столяра…

– Тогда это не мой Валдомиро!… – обрадовалась дона Флор, весело рассмеявшись. – О, как это замечательно!… Норминья, это же другой Валдомиро! Я готова заплакать от радости…

Дионизия Ошосси, оставив ребенка на постели, закружилась в каком-то ритуальном танце. Она увлекла за собой Жоана Алвеса, не переставая благодарить свое божество: «Окэ, отец мой Ошосси, аро окэ!»

– Это другой Валдомиро, мой Валдомиро не женат, у него только одна женщина – Дионизия, его мулатка Дио…

Внезапно она остановилась, взглянув на дону Флор, дона Норма взяла мальчика на руки и стала его баюкать.

– Значит, наши мужья тезки? И мой без ума от… – Она осеклась, не закончив фразы.

– …от рулетки. Мой тоже, – закончила дона Флор.

– И вам сказали, что у меня сын от вашего мужа… Какие злые языки…

Дверь открылась, и на пороге появился плотный молодой негр, сияющий ослепительной белозубой улыбкой, с плутовским огоньком в глазах.

– День добрый!…

Все еще танцуя, к нему приблизилась Дионизия. Он здесь, рядом с ней, значит, долой все страхи и сомнения. Протянув руки к доне Норме, она взяла у нее ребенка и передала его отцу.

– Вот он, мой Гуляка, шофер грузовика, отец моего сына. – И, показав на дону Норму и дону Флор, сказала: – Это кума сеу Жоана, а вторая, знаешь, кто?

– Откуда мне знать?

– Жена другого Валдомиро…

– Моего тезки?

– Именно… Она думала, что ребенок у меня от ее мужа, и хотела взять его на воспитание, сделать из нашего малыша падре. – Она рассмеялась своим заразительным смехом и уже совсем спокойно продолжала: – Как вас зовут? Флор? Вот вы и будете крестной моего сына… Если хотите, я подыщу вам ребенка, своего я не отдам, он у меня один, но я могу найти то, что вам нужно…

– Будете моей кумой, дона Флор, – сказал шофер грузовика.

Дионизия передала малыша доне Флор. Птицы, порхавшие в небе, опустились на карниз архиепископского дворца.

В первый период вдовства, период печали и полного траура, дона Флор ходила вся в черном, молчаливая, двигаясь, словно в кошмаре, и без конца предаваясь воспоминаниям о своем замужестве. А вокруг нее все громче перешептывались сплетницы, под водительством доны Розилды они неотступно преследовали вдову своим сочувствием и ехидными пересудами. Голоса их сливались в хор, поносящий Гуляку, в котором солировала дона Розилда и дона Динора, обладавшие ядовитыми, словно змеиное жало, языками.

Дона Флор, замкнувшись в своей печали, с головой погрузилась в прошлое с его радостями и огорчениями, словно хотела удержать рядом с собой образ Гуляки, его тень, еще витавшую в доме, особенно в той комнате, где они любили друг друга.

И зачем здесь околачиваются все эти кумушки? Эти соседки, знакомые, ученицы, подруги ее матери, приехавшей из Назарета, и уже совсем посторонние, вроде доны Энаиды, знакомой доны Нормы? Эта сеньора примчалась сюда с Шаме-Шаме, будто у нее не было ни мужа, ни детей, ни домашних дел, чтобы выразить соболезнования доне Флор, заодно деликатно намекнув на похождения Гуляки. Какое им до всего этого дело? Зачем бередить ее едва зарубцевавшиеся раны, заставлять ее страдать? Зачем понадобилось доне Энаиде доверительно сообщать ей с лицемерным сочувствием о своем близком знакомстве с этой злосчастной Ноэмией, ныне толстой сеньорой, женой журналиста, которая до сих пор хранит портрет Гуляки?